- У Кирилла инфаркт.
Мы сидели и молчали. Потом Кира сказала неуверенно:
- Я бы поехала вместо тебя, но ты ведь знаешь...
- Куда? В больницу?
У нее действительно мужской голос, потому Варвара так долго убеждалась.
- В больницу я бы тоже поехала. По-моему, ты знаешь, у нас с Кириллом всегда были и есть самые добрые...
- Какое сейчас это имеет значение? Неужели это сейчас выяснять?
- ...И если бы не Варвара...
- На черта нам этот твой солярий. Нас двое, кому там сидеть? Неужели потому, что у Кузьмищевых солярий...
- Он мой ровно столько же, сколько и твой. Ты сам решил...
Ее спокойный тон, каждое ее слово - все раздражало меня сейчас.
- Неужели у меня сейчас солярий в голове, когда у брата инфаркт!
- Пожалуйста, не езжай. Твою манеру я знаю: когда что-нибудь случается, виновата я. Мы три недели ждали этих плотников, не езжай, пожалуйста. Они, во всяком случае, не заинтересова-ны, их рвут на части.
- И не придут они, я уверен!
- Я бы поехала, но тут все-таки нужен мужчина. Это тот случай, когда я не могу тебя заменить.
"А где, в чем ты можешь меня заменить? - хочется мне ей сказать. Лекции за меня читать?.."
- Если бы я еще специально не созвонилась с Кузьмищевыми...
Она идет на балкон посмотреть вниз, а я сижу между телефоном и балконной дверью.
- Он уже здесь, - говорит Кира, просияв улыбкой. Эта улыбка у нее всякий раз вблизи людей, стоящих высоко.
Я тоже выхожу на балкон и вижу, как под нами, плоская отсюда, пятится к подъезду новая "Волга" со вспыхивающими красными стоп-сигналами, самая новая, самая умытая изо всех, что стоят во дворе. Она собственная, но черная, это тоже особый знак отличия.
Было бы это такси, дал рубль, и до свидания. Но в этой "Волге" зять Кузьмищевых, только что вернувшийся из-за океана. Я не могу, не имею права ехать, но отказаться невозможно - он специально с другого конца города ехал за мной. Он как раз вышел из машины, весь в экспортном исполнении, вернее, в импортном - я всегда путаю, - разминаясь, глянул вверх. Жена радостно машет ему, я машу, и ту же самую улыбку, что у нее, я чувствую на своем лице.
- Ты с ним и вернешься, - успокаивает Кира. - Он туда на полчаса только, ты тоже не задерживайся. И пожалуйста, не давай ничего плотникам вперед, я знаю их. Ни в коем случае не давай!
Зять сидит уже за рулем, оттуда изнутри распахивает передо мной дверцу.
- Кидайте "дипломат" на заднее сиденье, - и небрежным жестом указал на дорогие финские чехлы.- Пристегнемся на всякий случай. Нет, усилий тут не надо, все делается без приложения сил.
В его жестах, в мягких пальцах, в словах, в выражении глаз привычка ухаживать. Щелчок - я пристегнут. Щелчок - звучит стереофоническая музыка: сверху, сзади, отовсюду. Тон бархат-ный, обволакивающий. Маленький вмонтированный магнитофон, яркая кассета.
- Это "Грюндиг", - перехватил он мой взгляд. - Тут надо им отдать должное.
Звучит музыка, неслышно идет машина.
- Курите?
В белой руке яркая пачка "Винстона", словно сама выпрыгнула из рукава. Все как в загра-ничном фильме, как мы себе представляем заграницу.
- Спасибо, бросил!
- Как я вам завидую! Там невозможно не курить. Обстановка. Постоянное напряжение... Самоконтроль. Вам не помешает?
- Пожалуйста, пожалуйста.
Прямая трубка в зубах, с ней вместе выдвинут подбородок, профиль морского волка.
- Я опущу стекло, чтоб вас не раздражало.
- Пожалуйста, пожалуйста. А наша машина, знаете ли, как назло, в ремонте.
Что я говорю? У меня душа обмирает от страха за брата, а я этому мальчишке, этому статисту двухкопеечному, говорю, что у нас тоже есть машина. Зачем? Для чего мне все это?
- Да-а, наш сервис... Наш сервис ненавязчив: не спрашивают, не предлагаем... Вот тут им надо отдать должное. Когда возвращаешься оттуда, заходишь в наши магазины... - Он зажмурил-ся. - Необходимо время для акклиматизации.
Одна рука на руле, другая раскатывает на колене целлофановое портмоне с табаком "Кэп-тэн", большой палец набивает трубку, глаза следят за дорогой. И этот разговор, доверительная критика в дозволенных рамках.
- ...Для них машина - продолжение спальни, продолжение кухни. Тапочки, банки кока-колы... Вы, конечно, бывали в Штатах?
Он прекрасно знает, что в Штатах я не бывал, все он про меня знает. Но сладкий запах трубочного табака, ритмы музыки, мягкий, обволакивающий голос... Опять мне зачем-то нужно допрыгивать до его уровня, показать, что мне тоже доверяют.
- В Европе все больше, знаете ли... За океан как-то не приходилось, как-то, знаете ли, в стороне от научных интересов.
- Надо. Все-таки надо побывать.
Голос, глаза сочувственные, он понимает естественное нежелание советского человека и уговаривает переступить через "не хочу".
- Один раз это нужно увидеть.
- Вы сейчас оттуда?
Он вдруг начинает выстукивать машину - панель, над панелью - особым, чутким, тревож-ным постукиванием ладони. Машина отвечает ему сокровенно. Тревога напрасна - все работает как должно, полный порядок.
- Нет, в этот раз Канада. Ужасная бездуховность! Идешь по улице... Впрочем, там все ездят. Ездят и паркуются, ездят и паркуются. Но вот случилось - идешь по улице. Мужчины жужжат; "Долларе, долларе, долларе..."
И повернул ко мне самозатемняющиеся, темные на свету американские, или канадские, или какие-то еще - черт их знает какие! - очки, самые последние, самые модные, модней, чем у моей невестки. Он не дипломат, кажется, даже и не торгпредовский работник: жена говорила, что-то по сервису там, не знаю точно.
- ...А вот работать они умеют, в этом надо им отдать должное. Если нашим товарищам показать, как там работают, боюсь, не захотят. Получать хотят. А работать так не захотят. Да-а, деньги там зря не платят, умеют считать доллары.
И вновь быстрое, на ходу выстукивание машины, а от нее в приклоненное ухо успокаиваю-щий отзвук. Взаимопонимание вещи и человека, интимное единение душ.
Под это выстукивание, овеваемый музыкой и волнами сладкого трубочного табака, я мчусь, а страх и раскаяние гнетут меня. Брат, родная кровь. Нас ведь с ним только двое осталось. Мы живем в одном городе, в сорока минутах езды друг от друга, а я на одиннадцатые сутки узнаю, что у брата инфаркт. И даже сейчас не к нему еду, а от него, когда надо все бросить и мчаться. Как же так? Мы ведь привязаны друг к другу, брат любит меня, я знаю, и я его люблю. Но поссорились жены.