ДЕНЬ

Жадное солнце вставало дыбом, Жабры сушило в нолоях рыбам; В жарком песке у речных излучий Разогревало яйца гадючьи; Сыпало уголь в берлогу волчью, Птиц умывало горючей желчью; И, расправляя перо и жало, Мокрая нечисть солнце встречала. Тропка в трясине, в лесу просека Ждали пришествия человека. Он надвигался, плечистый, рыжий, Весь обдаваемый медной жижей. Он надвигался - и под ногами Брызгало и дробилось пламя. И отливало пудовым зноем Ружье за каменною спиною. Через овраги и буераки Прыгали огненные собаки. В сумерки, где над травой зыбучей Зверь надвигался косматой тучей, Где в камышах, в земноводной прели, Сердце стучало в огромном теле И по ноздрям всё чаще и чаще Воздух врывался струей свистящей. Через болотную гниль и одурь Передвигалась башки колода Кряжистым лбом, что порос щетиной, В солнце, встающее над трясиной. Мутью налитый болотяною, Черный, истыканный сединою, Вот он и вылез над зыбунами Перед убийцей, одетым в пламя. И на него, просверкав во мраке, Ринулись огненные собаки. Задом в кочкарник упершись твердо, Зверь превратился в крутую морду, Тело исчезло, и ребра сжались, Только глаза да клыки остались, Только собаки перед клыками Вертятся огненными языками. "Побереги!" - и, взлетая криво, Псы низвергаются на загривок. И закачалось и загудело В огненных пьявках черное тело. Каждая быстрая капля крови, Каждая кость теперь наготове. Пот оседает на травы ржою, Едкие слюни текут вожжою. Дыбом клыки, и дыханье суше, Только бы дернуться ржавой туше... Дернулась! И, как листье сухое, Псы облетают, скребясь и воя. И перед зверем открылись кругом Медные рощи и топь за лугом. И, обдаваемый красной жижей, Прямо под солнцем убийца рыжий. И побежал, ветерком катимый, Громкий сухой одуванчик дыма. В брюхо клыком - не найдешь дороги, Двинулся - но подвернулись ноги, И заскулил, и упал, и вольно Грянула псиная колокольня: И над косматыми тростниками Вырос убийца, одетый в пламя...

1927

МОЖАЙСКОЕ ШОССЕ

По этому шоссе на восток он шел, Качались шапок медведи; Над шапками рвался знаменный шелк, Над шелком - орлы из меди... Двадцать языков - тысячи полков, Набор амуниций странных. Старая гвардия ледышками штыков Сверкала на русских курганах. И русские сосны и русская трава Слушали вопли: "Виват! Виват!" И маршалы скакали, дразня копен: Даву, Массена, Берпадот, Ней... И впереди, храпя, как олень, Целого медведя сбив набекрень, Этим сияющим соснам рад, Весь в бакенбардах летел Мюрат... Москва перед глазами Неаполь позади! Победе виват! Не изменявшей никогда! Чудо космографии на его груди: Южный Крест и Полярная звезда... А в старом тарантасе, Который пропах Цирюльннчьим мылом и потом, На твердых подушках сидит Бонапарт И смотрит, как тихо качается пар Вдали - над шоссе и болотом... И серый сюртук, и белый жилет (Скромна полководцев порода), И круглый живот дрожит, как желе, И вздрагивает подбородок... Хозяйственным скрипом скрипит тарантас И вот над шоссе пропыленном Москва, как огромный иконостас, Встает за горой Поклонной. Она неприступна: Приди и возьми (Он слышит: не кони ль заржали?) Булыжником грохнет, укусит дверьми, Грошовой свечой ужалит. И сабля вырастет из ветвей (Он слышит: не ветры ли кличут?), Недаром ему купола церквей В глаза кукишами тычут... Москва придавит периной снегов Простор, что пушками оран, И вместо французских медных орлов Прокаркает русский ворон!.. И в снежной и в одичалой красе Снова пустынным станет шоссе... Мы чествуем нежную почесть травы, Покрывшую честные гробы. Гремя по ухабам, на приступ Москвы Идет покоритель - автобус. Он ливнем промыт, он ремонтом пропах, Он движется с ветром вместе: Ведет он, как некогда вел Бонапарт, Людей из веселых предместий. Нас двадцать языков - мы рядом сидим, За нами лесов зацветающий дым. Мы знаки окраин приносим в Москву: На кузове - пыль, На колесах - траву. Шипучим ознобом стучит по ногам Бензин, разогнавший колеса; Ломятся в окна под грохот и гам Стада, озера, покосы. И легкие наши полны до краев Студеною сыростью лугов... Пусть рыбы играют в заросших прудах, Пусть птицы стрекочут на проводах,- За крышей трактира постылого Мы видим Дорогомилово... И щучьим веленьем встают по бокам Свинец нефтебаков и фабрик бакан... Нам город готовит добротный уют, Трамвайных алфавитов пляски, Распахнуты рынки, И церкви встают, Как добрые сырные пасхи... Бензиновый ветер нас мчит по Москве, С разлета выносит на площадь, Где, нашим разведчиком выбежав, сквер Шумит подмосковною рощей... И в сброде зеркал и слоновых ниш, В расхлестнутом масляном студне, Казарма автобусов, лагерь машин, Кончает солдатские будни.

1928

МОЖАЙСКОЕ ШОССЕ

АВТОБУС

В тучу, в гулкие потемки, Губы выкатил рожок, С губ свисает на тесемке Звука сдавленный кружок. Оборвется, пропыленный, И покатится дрожа На Поклонную, с Поклонной, Выше. Выше. На Можайск. Выше. Круглый и неловкий, Он стремится наугад, У случайной остановки Покачнется - и назад. Через лужи, через озимь, Прорезиненный, живой, Обрастающий навозом, Бабочками и травой Он летит, грозы предтеча, В деревенском блеске бус, Он кусты и звезды мечет В одичалый автобус; Он хрипит неудержимо (Захлебнулся сгоряча!), Он обдаст гремучим дымом Вороненого грача. Молния ударит мимо Переплетом калача. Матерщинничает всуе, Взвинчивает в пыль кусты. Я за приступ голосую! Я за взятие! А ты? И выносит нас кривая, Раскачпувшпсь широко! Над шофером шаровая Молния, как яблоко. Всё открыто и промыто, Камни в звездах и росе, Извиваясь, в тучи влито Дыбом вставшее шоссе. Над последним косогором Никого. Лишь он один Тот аквариум, в котором Люди, воздух и бензин. И, взывая, как оратор, В сорок лошадиных сил, Входит равным радиатор В сочетании светил. За стеклом орбиты, хорды, И, пригнувшись, сед и сер, Кривобокий, косомордый, Давит молнию шофер.

1928

НОВЫЕ ВИТЯЗИ

Нездешняя тишь проплыла на закат, Над скалами, над ледоколом. Гористые льды неоглядно лежат Пустынным стеклянным заводом. Какая студеная ясная лень... И в холод полярных наследий, В чудовищный и нескончаемый день Голодные воют медведи. Иголками тлеет морозная пыль; Обрывы острее, чем сабли... Найдешь ли в просторах, где морок и штиль, Бездомных людей с дирижабля?.. Мороз их кусает, иссякла вода, В подсумке зарядов не стало. И мерзлое небо стоит, как слюда, И синие стынут провалы. О голод, о белая смерть, твой полет Над этой безумной ледынью Звериною лапой по сердцу скребет, И сердце от ужаса стынет... Полярною чайкой тревожится лень Студеных оскалов и пастей; И воют в огромный сияющий день Медведи невиданной масти. Но птицы взлетают, и прячется зверь, Трещит леденистое сало... Какие певцы нам расскажут теперь Про новую Калсвалу? Как путник, заброшенный в мертвые льды, В угодья полярной лисицы, Увидел пылающий очерк звезды На крыльях рокочущей птицы. Советских пилотов внимательный глаз И крыльев разлет ястребиный Войдут ли опять в героический сказ, В певучую повесть былины?.. Не витязи нынче выходят на бой, Броней громыхая тяжелой, То в солнце дымит пароходной трубой Утробная мощь ледокола. Пред взятыми на борт опять бытие Свои развернуло страницы... ...Простая еда и простое -питье, Простые веселые лица... И люди, прошедшие тысячу миль, Видавшие гибель и вьюгу, Расскажут о том, как в трагический штиль Они увидали друг друга. Быть может, спасенный, всегдашний наш враг, Увидит над морем ужасным Горящий на мачте пурпуровый флаг, Летающий пламенем ясным... И в мертвых морях, где туманы легли, Где полдень невиданно долог, Их встретит обломок Советской Земли, Советского края осколок... И птицы летят, и скрывается зверь, Трещит леденистое сало... Какие певцы нам расскажут теперь Про новую Калевалу?..