В тот же день Дуся и рассказала нам о Володе Кулике.

- К нам бы его. Мальчик очень хороший. Согласился бы, - упрашивала она.

Мне до тех пор не доводилось встречать маленьких партизан. Но я знал, что они есть почти в каждом отряде, и много слышал о их просто-таки героических подвигах. Кое-кто из наших товарищей и раньше поговаривал: не послать ли Володю в разведку. Однако на подобные предложения я неизменно отвечал: "Нет!"

Но в тот день... Мы уже давно решили, что кому-нибудь из наших надо пробраться на немецкий аэродром. Количество и состав авиации, ее размещение и маскировка, система охраны - все это представляло большой интерес. После разговора с Дусей я подумал: "А что, если послать его? Попрошайке-беспризорнику не трудно увязаться за авиаторами и пройти вместе с ними к аэродрому..."

Подавив в себе тяжелое чувство, я сказал Дусе: "Посылай парнишку на аэродром и возвращайся вместе с ним на базу". Понятно, на территорию военного объекта пробраться нелегко, но важно побывать и возле него, для нас каждая мелочь важна. Крупица к крупице - и вот уже довольно полное представление об интересующем нас объекте.

Дуси не было четыре дня. На пятый день, к вечеру, она пришла с Володей. Я только глянул на него и сразу же понял, что задание выполнено. Глаза парнишки - озорные, горящие нетерпением поделиться пережитым, - рассказали обо всем без слов.

- Ну, докладывай, партизан, - поднял я Володю на руки и крепко, как родного сына, прижал к груди.

Слушать Володю без улыбки было нельзя.

- Я, дяденька... товарищ командир, потетидусиному сделал. Как она сказала, так все в точности, - торопился он, глотая окончания слов. - У шлагбаума примостился, с немцем познакомился. Воды ему принес, за сигаретами сбегал. Он уже знал, что я к больной матери в деревню пробираюсь, но по лесу один идти боюсь. Немец смеется. "Партызан, паф-паф", а я говорю: "Волков в этом году много появилось". Не скупой немец попался, яблоком угостил. Когда грузовики мимо проходили, я просился подвезти. Но не брали, черти. А потом на один взяли. Я немцам, здесь же, в кузове, по-цыгански сплясал, песни наши пел, а петом про их танки начал рассказывать: "Во-о, - говорю, - какие, страшные", - руками развел, закричал и под лавку сунулся. Они смеются, хлопают меня по плечу. "Гут-гут", - говорят.

Володя так живо передавал эту сцену, что мы смеялись чуть не до слез. А он продолжал:

- Вижу я, аэродром показался. Думаю, слезать нужно, пока не поздно. А потом решил: "Была не была, пусть везут до тех пор, пока сами не выбросят". Я снова в пляс пустился. Смотрю, уже и аэродромный шлагбаум рядом. А вдали, у дома, три больших самолета стоят. И только тут немцы спохватились, что далеко меня завезли. Из будки вышел долговязый офицер, увидел меня и давай кричать, ругаться. Я спрыгнул с машины, он схватил меня за шиворот и дал тумака. Я заплакал, побежал, а сам по сторонам посматриваю. Меня обогнали два грузовика. Под брезентом на задней машине увидел стол. И три женщины в военной форме сидят. Вот и все, больше ничего я не видел. На аэродром так и не удалось пробраться, - тихо сказал Володя и умолк.

- Молодец, - похвалил я парнишку.

Столы и женщины... Зачем их перебрасывать в Бобруйск самолетом? Такое может себе позволить только большой начальник. Кто?

Через несколько дней один из связных сообщил, что с Орловского фронта прибыл сюда разведывательный отдел "Корук", который слился с бобруйским разведотделом девятой немецкой армии и стал называться "Штаб Корук 532". Вот они, оказывается, какие Володины "столы и женщины".

Для Володи наступил самый радостный день. Я построил всех разведчиков, которые находились на базе, вызвал Володю на середину и перед строем дал ему листок с текстом партизанской присяги. Володя читал слова с большим волнением. После этого я крепко, как боевому товарищу, пожал ему руку, поздравил со вступлением в партизанский отряд и вручил новенький автомат. Разведчики приветствовали юного партизана аплодисментами и долго качали его, высоко подбрасывая в воздух.

И.Кузьмин

МЕСТЬ

Ребята волновались. Только что пионервожатая Вера Григорьевна сообщила:

- Будем сооружать памятник бывшему ученику нашей школы Лёне Лорченко, погибшему в 1943 году.

... Над родным Могилевом клубились черные тучи, горели дома, фабрики, заводы. Гитлеровцы расстреливали советских граждан, вывозили в плен.

Ненавистью к захватчикам полнилось сердце Лёни Лорченко. Мальчишка знал, что в Могилеве действует подпольная группа. Почти каждый день на стенах, на столбах появлялись листовки. Фашисты срывали их, вешали свои. А назавтра поверх фашистской брехни кто-то наклеивал новые листовки.

Мальчишке хотелось встретиться с отважными подпольщиками, хотелось бороться рядом, вместе. И он начал искать встречи с ними.

Как-то темным вечером Лёня заметил незнакомого человека. Тот быстро приклеил листовку и пошел дальше. У Лёни сильнее забилось сердце. "Подпольщик!" - мелькнула мысль. Лёня бросился вслед за ним.

- Дяденька, возьмите меня с собой. Помогать буду, - попросил он.

Незнакомый посмотрел в глаза мальчишке.

- Ну что же. Вот тебе листовки. Будешь приклеивать по ночам на видных местах. Будь осторожным. Адрес твой я знаю, - незнакомец дал Лёне пачку листовок и исчез в темноте...

И мальчишка начал действовать. Он расклеивал листовки, затем перерезал подземный кабель связи и так замаскировал то место, что гитлеровцам довелось копаться несколько дней, чтобы соединить его.

Кто-то донес на мальчишку. За ним установили слежку. Оставаться в городе было опасно. Тогда Лёню вызвал руководитель подпольной группы Василий Игнатьевич Батура:

- Лёня, тебе нужно оставить город...

Мальчишка с оружием ушел к партизанам.

... Отряд, в котором находился Лёня, возвращался с задания. До лагеря было далеко. Решили переночевать. Отряд остановился в деревне Рудня. Выставили посты. Вышел в дозор и Лёня.

Тихо прошла короткая летняя ночь. На востоке алела полоска зари.

Вдруг утреннюю тишь нарушил гул моторов. Цепью подходили гитлеровцы. Они окружали деревню.