Когда пришло в город внезапно так много воинства свежего, в пресветлые доспехи облаченного, тотчас царь казанский со своим воинством начал отступать назад, упорно при этом отбиваясь. Наши же неотступно и напористо их преследовали, сражаясь с ними на саблях. Когда же прогнали их аж до мечетей, что близ царского двора стоят, тогда вышли навстречу нашим абазы их, сеиды, муллы, а за ними - великий епископ их, а на их языке великий анарый, или эмир, по имени Кулшерифмулла, и сразились с нашими так ожесточенно, что все до единого перебиты были. А царь со всеми оставшимися затворился на дворе своем и начал обороняться так крепко, что бились еще часа полтора. Когда же увидел, что неоткуда уже ждать ему помощи себе, тогда приказал в сторону жен и детей своих в прекрасных и изукрашенных одеждах, числом около десяти тысяч, собрать и оставил их в одной стороне громадного прежденазванного двора царского, надеясь, что прельстится войско христианское красотой их и в живых оставит. Сами же татары с царем своим собрались в одном углу и порешили не даваться живыми в руки, только бы царя живым сохранить, и пошли от царского двора в низинную часть города к нижним воротам, где я возле царского двора против них стоял. И не осталось уже со мною и полутораста воинов, а их еще было около десяти тысяч. Однако, благодаря тесноте улицы, оборонялись мы от них, отходя и отбиваясь, крепко. Наше же войско главное с горы той сильно потеснило их, особенно задний конец татарского полка, рубя их и избивая. Тогда еле-еле, с большим трудом, за Божьей помощью, смогли выйти мы из городских ворот. Наши со стороны большой горы сильно налегали и теснили их, мы же по эту сторону стояли и, в воротах сражаясь, не пускали их из города (а на помощь нам уже два полка христианских подоспели). Они же, поневоле, из-за сильнейшего натиска с горы в такой тесноте оказались, что вровень с башней высокой, которая над воротами стояла, трупы их лежали, а средние и задние воины их принуждены были по людям своим отступать в город и на башню. Когда же возвели царя своего на башню, тогда принялись кричать, прося немного времени для переговоров; мы же, понемногу успокоившись, выслушали их прошение. Вот что тогда порешили они и сказали: "Пока, сказали, царство стояло и город главный, где престол царский был, до тех пор, не жалея жизни, сражались мы за царя и отечество. А ныне царя отдаем вам в целости - ведите его к своему царю. Мы же, оставшиеся, хотим выйти на широкое поле, испить с вами последнюю чашу". И отдали нам царя своего с одним карачем, что самым старшим у них был, и с двумя царскими молочными братьями. Царю их было имя басурманское Едигер, а князю тому - Зениеш. И, передав нам царя в целости, тотчас ударили по нам стрелами, а мы по ним. И не пошли на нас в ворота, но кинулись со стены прямо через Казань-реку, рассчитывая как раз против моего стана пробиться сквозь шанцы через те места, где шесть больших пушек стояло.

И тотчас по ним ударили изо всех тех пушек. Они же развернулись оттуда и пошли налево вниз подле Казани-реки, берегом, на расстояние трех выстрелов из лука к концу шанцев наших. Там остановились и начали облегчать себя - сбрасывать доспехи и разуваться, чтобы преодолеть реку, а оставалось их еще целый полк, тысяч шесть или немного меньше. Мы же видели все это, а кое-кто из нас сумел добыть себе коней в своих станах за рекой, и вот, вскочив на своих коней, устремились мы быстро против них и преградили путь, которым хотели они уйти, и застали их еще не переправившимися через реку. А собралось нас против них чуть больше двухсот всадников, поскольку уж очень быстро все это произошло, так что по эту сторону стен все то войско, которое осталось, при царе было, а чуть ли не все - уже в городе. Они же, перейдя реку (а на их счастье была она мелкой в том месте), стали ожидать нас на самом берегу, готовясь к сражению и вооружаясь в различные доспехи, чуть ли не у каждого в руках луки были и уже на тетивах стрелы приготовлены. И вот начали они понемногу от берега продвигаться, выдвинув сильный передовой отряд, а за ним остальные все вместе шли очень плотно и вытянувшись, если на глаз прикинуть, на два хороших выстрела из лука. Войска же христианского множество бесчисленное со стен городских, а также из палат царских видело все это, но помощи нам из-за большой высоты и крутизны горы никак не могло подать.

Дали мы отойти им немного от берега, так, что конец их еще из реки не вышел, и тогда ударили по ним, рассчитывая смешать их и строй полков их разорвать. Молю, да не посчитает меня кто безумным за то, что сам себя нахваливаю! Правду, воистину, говорю, дух храбрости от Бога дарован мне, не скрою; к тому же и конь у меня очень быстрый и сильный был. Самым первым врезался я в полк тот басурманский. Помню, как в сечи три раза конь мой в них упирался, а на четвертый раз, сильно израненный, повалился посреди них вместе со мною, и что дальше было, из-за ран тяжелых не помню. Очнувшись уже потом, спустя немного времени, увидел я двух слуг моих, надо мной стоящих, плачущих и рыдающих как над мертвецом, и других двух воинов царских. Себя же увидел лежащим обнаженным и многими ранами покрытым, но живот был цел, поскольку доспех на мне был праотеческий, очень крепкий, ну а главное - так благоволила благодать Христа моего, который заповедал ангелам своим сохранять меня недостойного на всех путях моих. Потом уже, впоследствии, узнал я, что все те благородные мужи, что намеревались на них ударить, а их собралось тогда уже около трехсот, устремились было со мной вместе, но лишь скользнули по полку их, так и не сразившись с ними (или из-за того, что враги некоторых из них, вырвавшихся вперед, сильно поранили, подпустив поближе, или от страха перед толщью полка их), а возвратились вспять и начали сзади тот басурманский полк рубить, налетая и давя их. Передовой же отряд их прошел беспрепятственно через широкий луг к большому болоту, куда проехать на коне было уже невозможно, а за тем болотом начинался уже бескрайний лес.

Тогда же, рассказывают, подоспел и он, прежденазванный брат мой, тот, кто первым на стену городскую взошел, и еще будто бы посреди луга застал их и в самый передовой отряд стремительно, отпустив все поводья у коня, врезался так мужественно, так храбро, что поверить трудно, но, однако, все свидетельствуют, что два раза проехал он сквозь них, разворачивая коня и рубая врагов. Когда же в третий раз врезался он в них, то присоединился к нему некий благородный воин, и, помогая ему, вместе с ним стал бить басурманов. В городе же все удивлялись, глядя на это, а те, которые не знали о пленении царя, думали, что это сам царь казанский среди них ездит. И так его поранили, что по пяти стрел в ногах его торчало, не считая других ран; но живот цел остался, Божьей благодатью, поскольку доспех очень крепкий на нем был. И было у него такое мужественное сердце, что когда уже конь под ним так изранен был, что с места двинуться не мог, то он себе другого коня нашел, взял его у одного дворянина царского брата с его позволения, и, забыв, а точнее и не думая, о своих жесточайших ранах, вскочил на него и догнал снова полк басурманский, и рубил его с другими воинами аж до самого болота. Воистину, такой вот был у меня брат храбрый, мужественный и добронравный и к тому же весьма разумный, так что во всем войске христианском не нашлось бы храбрее и лучше, чем он, а если бы и нашелся кто, Господи Боже, то такой же был бы! Я же очень его любил, воистину, готов был за него душу свою положить и ценой жизни своей здоровье ему возвратить, поскольку умер он чуть позже, на следующий год, от тех жестоких ран.