"Да, непрост", - подумал об этом "откровении" Волков, шагая вслед за Тажбеновым в гостиницу.

В совхозе их также явно ждали: устроили не менее радушный прием. "Вот тебе и внезапная ревизия!" - злился Иван Прокопьевич, пытаясь охладить гостеприимный пыл совхозных руководителей. К тому же в селе не было гостиницы и никаких предприятий общепита, а ревизор не любил "столоваться" у частных лиц. Но деваться было некуда.

Директор совхоза Ш.Калабаев вызвал здорового и мрачноватого на вид хмурого дядьку лет пятидесяти по имени Шемберлен и распорядился как следует принять гостей.

Началась ревизия. Главный бухгалтер совхоза Абубакир Орынбаев, мужчина лет сорока, приятной наружности и крепкого сложения, принес кипу документов. Он непринужденно шутил и своим спокойствием вызывал у ревизора невольную симпатию.

Волков бегло пролистал документы и ужаснулся: они были в невообразимом состоянии. Кассовые книги не пронумерованы и не подшиты... Ни одного акта о внезапных ревизиях... При смене кассиров даже не оформлялись акты приема-передачи кассы.

Иван Прокопьевич ошеломленно придвинул к себе большие конторские счеты и углубился в изучение бумаг. Видно было, что и расходные документы оформлялись с грубыми нарушениями: их чаще всего оплачивали без подписей распорядителей кредитов. Приходно-расходные ордера выписывались самими кассирами, сплошь да рядом с подчистками да подтирками.

А в ведомостях на выдачу зарплаты вообще не разберешь, за какой период выплата, кто ее производил. Порой они даже были без соответствующих подписей ответственных лиц.

С утра до вечера ревизоры просиживали в конторе, но работе не видно было конца. Количество улик росло с каждым днем.

Орынбаев и другие работники совхозной бухгалтерии со все возрастающим беспокойством наблюдали, как всклокоченный и красный от адской жары Волков брезгливо, лист за листом выдирает из папок. Портфель разбухал от фиктивных и слишком сомнительных ведомостей и расходных ордеров.

На четвертый день главбух не выдержал. Едва не силой затащив Ивана Прокопьевича в полутемную комнату кассы, он предложил оценить стоимость портфеля со всем содержимым.

- Не распускайте руки! - срывающимся от волнения голосом отрезал Волков. - За подобные разговоры вы понесете ответственность!

И почувствовал, как неприятно заломило под левой лопаткой сердце.

Главбух не произнес ни слова. Молча взглянув на ревизора, вышел вон. Больше его Иван Прокопьевич не видел. Ни в тот день, ни в последующие. Но с тех пор потерял покой. С каким-то болезненным беспокойством ревизор ощущал присутствие Орынбаева всюду, казалось, тот следит за каждым шагом прибывшего ревизора.

Может, от волнения и жары, а может, от сердечного недомогания, но тревога в душе Ивана Прокопьевича росла. Как-то, возвращаясь вечером домой, Волков невесело заметил, что в последнее время стал оглядываться чуть ли не через каждые полсотни метров. И не раз ощущал косые взгляды в спину. Начали сдавать нервы.

Еще этот Шемберлен. Что за человек - одному богу ясно. Кормит, правда, хорошо. Но почему ночует не в доме с семьей, а вместе с ревизорами, в юрте? Всегда ложится поперек выхода прямо на полу. Зачем?

Сон у Ивана Прокопьевича беспокойный. Просыпаясь ночами, он совал руку под матрац: на месте ли портфель? И каждый раз ему казалось, что Шемберлен тоже не спит.

Как-то Волков, вернувшись с Тажбеновым после очередного трудового дня в конторе, заметил, что в юрте что-то изменилось. Да, диван, на котором спал ревизор, был отодвинут от тонкой войлочной стены юрты. Топчан Тажбенова тоже. Иван Прокопьевич внимательно посмотрел на хозяина, зажигающего керосиновую лампу. Спичка, чиркнув, осветила огромную коричневую ладонь, нос с крутой горбинкой и маленькие поблескивающие глазки на широком грубом лице.

Почувствовав, что на него смотрят, Шемберлен поднял голову. На мгновение их взгляды встретились. Это длилось какую-то секунду, но и она что-то сказала ревизору.

Засветив лампу, хозяин вышел из юрты, а ревизор сел на диван, устало вытянув ноги и откинув голову. Смутная догадка теплой волной пробежала по его лицу. Он понял, почему Шемберлен ложился у самого входа, почему так часто просыпался. И почувствовал благодарность и горячую симпатию к этому грубоватому, но честному человеку.

А когда стемнело совсем, в юрту, откинув полог, скользнул невысокого роста пожилой казах. Иван Прокопьевич узнал его. Это был комендант совхоза. Оглядев всех и бросив "салам", он опустился на кошму. Все молча последовали его примеру.

- Вот что, баскарма, - начал он, поворачиваясь к Волкову, - в конторе поздно не сиди. Ходи по улице, когда светло. Дома, когда он рядом, - показал комендант на возвышающегося темной глыбой Шемберлена, - все будет хорошо. На речку купаться не ходи.

- А в чем, собственно, дело?

Прижав правую руку к груди в знак прощания, комендант поднялся и молча вышел.

Ревизор отнесся к предупреждению со всей серьезностью. В свои шестьдесят лет он знал, как ведет себя волк, когда его загонят в западню. Орынбаев, пожалуй, опаснее.

В эту же ночь был составлен текст телеграммы на имя министра сельского хозяйства республики: "...целях сохранности документов просим срочно поддержки... установлено хищений на сто пятьдесят тысяч рублей...".

А через день Волкова свалил жестокий сердечный приступ: сказалось напряжение последних дней. Ревизор никого не узнавал, только сжимал портфель с бумагами. Кто-то привез врача. Несколько уколов камфары привели Волкова в чувство.

Передав документы Тажбенову, Иван Прокопьевич зашел к Шемберлену проститься. Тот бережно взял в свои огромные мозолистые ладони сухонькую руку старого ревизора.

- Ну, вот и все, спасибо, - проговорил Иван Прокопьевич и замолчал, не зная, что еще сказать. Шемберлен не проронил ни слова, только наклонил голову в знак прощания. На его бесстрастном лице нельзя было прочесть ничего.

Волков быстро пошел по улице. Миновал один квартал, второй. Оглянулся. У юрты, крепко расставив ноги, все еще стоял Шемберлен и смотрел ему вслед.