Тем временем господин Тристан лежал недвижим и не мог ни говорить, ни слушать. С превеликой скорбью отвезли его домой. Никто не верил в то, что он выживет. Сердце господина Ганьи терзала печаль, глаза его переполняли слезы. Он повторял: "Если Тристан умрет от раны, полученной из-за меня, я не смогу пережить этого дня". То же говорили все его рыцари, служилые дворяне, кнехты и все вокруг. Господин Ганьи послал за врачами. Тристана перевязали и стали лечить; силы надолго оставили его, и прошло больше года, прежде чем встал он на ноги.

Как только рыцарь смог держаться в седле, собрался он однажды на соколиную охоту, взяв с собой мальчика, привезенного из Йонойса. Тристан подружился с этим юношей. Красота рыцаря за время болезни сильно поблекла. Знавшие его раньше, не смогли бы узнать его теперь. Отправившись на охоту, подъехал он к морю, дорога через которое вела в страну Курневаля. Глядя на волны, рыцарь сказал, обращаясь к самому себе: "Ах, горе мне, дорогая королева, неужели я никогда больше тебя не увижу?" И ответил самому себе: "Ах нет! Да и как это может произойти?" Как будто он хотел сказать: "Нет никого рядом, кто помог бы мне советом". Юноша, услышав слова рыцаря, спросил: "Но почему ты не должен видеть ее?" Господин Тристан ответил: "Друг мой, этого не будет никогда". - "Это вполне может быть, - ответствовал ему юноша, - только не нужно в этом сомневаться". На что господин Тристан возразил ему: "Ах, это не может и не должно случиться". Юноша попросил объяснить причину. Господин Тристан рассказал ему следующее: "Когда я был у нее в последний раз, меня узнали. Я бы никогда не выбрался оттуда живым, если бы мне не помог один мой друг, который укрывал меня в своем доме, пока не прекратились поиски. В тот раз мы пошли туда пешком, в одежде двух шпильманов. Если бы я пошел как пилигрим или переодевшись еще кем-нибудь, меня все равно узнали бы и следили бы за мной. Поэтому встречи никогда не будет, к тому же охрана очень велика; я больше никогда в жизни не увижу ее своими глазами. Но если бы со мной был мой верный слуга Курневаль, он бы наверно придумал, как тайно пробраться к королеве".

"Друг, - сказал мальчик, - мне кажется, ты не так долго пробыл у нее, как тебе хотелось бы. Ты должен снова ее повидать". - "Но как это сделать?" - спросил господин Тристан. Юноша ответил: "Ты теперь выглядишь иначе, чем раньше. Волосы твои обстрижены. Те, кто знал тебя раньше, не узнают тебя теперь. Поэтому, если ты притворишься дураком и наденешь шутовской колпак, то хитростью сможешь проникнуть к королеве. Охрана подумает, что ты настоящий дурак, и не обратит на тебя внимания". Господин Тристан рассмеялся, расцеловал мальчика от радости и сказал ему: "Ну, награди тебя господь бог за твой совет, мою же благодарность ты заслужил навсегда. Думается мне, что из тебя выйдет ловкий человек, если уже сейчас ты так хитер".

Рыцарь поскакал домой, приказал изготовить себе платье, которое обычно носят дураки, а также раппен; себе в проводники он выбрал большую дубинку и с ней двинулся в путь {12}.

Жан Можен

НОВЫЙ ТРИСТАН

Перевод с французского Н. Г.Капелюшниковой

Глава 58. Как королева Изольда узнала, что Тристан женился на Изольде Белорукой. О печали, в которую это известие ее повергло, и как она жаловалась на Тристана и на Амура королеве Британии Геньевре

Итак, узнала Изольда, каково зависеть от прихоти ревнивого мужа, будучи его пленницей. И вспоминая об упоительных и сладостных свиданиях, она мечтала вновь встретиться со своим другом, ибо чувствовала себя покинутой и весьма опечаленной его отсутствием. Ее несчастья не просто продолжались; она как бы подбросила соломы в очаг: они стали вдвое тяжелее, когда дочь Меркурия, тысячеустая дева Молва принесла весть о женитьбе Тристана на Изольде Белорукой {1}.

- Боги вечные! - сказала она в присутствии своей Бранжьены - пособники любви и сторонники справедливости, неужто не видите, неужто не страдаете вы от царящего беззакония, по вашей же вине произошедшего, богомерзкой клятвы, которой обманул и соблазнил меня Тристан? Смогли бы вы в вашей вечной божественности вынести то, что пришлось вынести мне из-за моей любви? Ведь он живет, изменив мне и женившись на другой, о которой он знал только понаслышке, да мог лишь гадать. Значит, ваши незыблемые и нерушимые предначертания, идеал нашей любви, легковесны, пусты и ничтожны. Коли так, боги добрые и милосердные, ваша честь поругана, достоинство попрано, а власть бессильна, и не вижу я больше ни одного создания, даже самого ничтожного и смиренного, на вас уповающего, которое веровало бы в ваши священные предзнаменования и предопределения. Тристан, мой единственный истинный друг, покинул меня ради бретонки, лучшее украшение которой - ее белые руки. Это ли не новое легкомыслие и непостоянство? Это ли не скверное и неподобающее дело? Боже правый и милосердный! Не дай, не дай твоей дочери Изольде Белорукой предаваться веселью среди людей столь несчастных и отверженных. Но что делать? Возможно ли, о принц Леонуа, чтобы твое сердце смогло или хоть пожелало бы изменить твоей первой Изольде со второй? О безрассудный и безумный! Куда мне пожаловаться на тебя? Ты так оскорбил меня, что оскорбление это невозможно ни сравнить ни с чем, ни измерить, и я в полном смятении и беспамятстве. Неужто ты считаешь меня навсегда потерянной, что завел другую возлюбленную? Итак, ты безумный, осмелился жениться на другой? Так знай же, что рыцарь и дама, добрые сердцем, не имеют и никогда и не помышляют иметь больше одной любви. И потом - ведь это очевидное неразумение установленного порядка вещей - отказаться от любви ради брака, а не от брака ради любви {2}. Раз это так, да позволено мне будет привести такое сравнение: не должны ли, по крайней мере, виноградная лоза и молодой вяз вырасти вместе, прежде чем переплестись, а не наоборот? Так неужто по-твоему возможен брак более нерасторжимый, чем наш счастливый союз и нежность друг к другу, которую познали мы, когда, покинув мою Ирландию, плыли к берегам Британии? И ты, неосторожный и бесчестный, все-таки пытаешься завязать новые узы? Покайся же в своем грехе, ибо ни один недостойный не падал так низко в своей любви, как ты в своей. Что можешь ты возразить мне, представ пред моими очами? Уж не то ли, что я стала женой твоего дяди, предателя Марка, и что, раз мне он муж, я должна его любить и почитать, и познать его одного на супружеском ложе? Но я отвечу тебе - то, что он стал моим мужем - грех, потому что ты, Тристан де Леонуа, - мой любимый муж, которому я вручила себя впервые и кому обещала верную и истинную любовь, и эту любовь у тебя, живого или мертвого, нельзя, не погрешив против чести, отнять, чтобы отдать ее другому. Но придется признаться, что я слишком доверчива и послушна твоим, господин мой, речам, как послушна и нашей любви (которую я считала искренней и беспримерной), а надо было бы ее скрывать, чтобы не приводить в негодование грубых невежд, кои ради собственной выгоды злословят и перешептываются не только об удовольствиях и времяпровождении своих господ, но и о самой добродетели; вступив в брак, я подверглась их преследованиям. Но я вверила это всевышнему, ибо так предана тебе, что готова была не только вступить в шутовской брак, но и носить шутовскую одежду с зеленым ушастым колпаком, лишь бы доставить тебе удовольствие. Но ты - увы! увы! - слишком легкомыслен и ненадежен. Кому теперь я пожалуюсь? Стенам? Атомам? Пустоте? Небытию? Или еще чему-нибудь, столь же ничтожному, самому незначительному, что только можно отыскать. Ведь ты более ненадежен, чем стеклянный сосуд. Не имея обо мне вестей и не зная, в какой печали я пребываю, ибо ты увлечен своей новой женой, бретонской чародейкой, неумолимо и безжалостно забываешь ты о моем лице, мокром от слез, и не просто слез, а влаги, которую редчайшее пламя пылающего моего сердца заставляет изливаться из глаз (двух источников души, в коей сокрыта самая суть Любви), влаги такой текучей и светлой, что мельчайшая ее капелька покажется тебе живой и чистой. Столь обездоленной твоим обманом и предательством, что же остается мне делать, раз ты не можешь узнать о моем гневе и справедливом негодовании, кроме как, предоставив людям судить и рядить обо мне, отправиться в мир иной искать справедливости, если случалось кому-нибудь, измученному скорбью и непосильно суровой карой, после смерти отомстить обидчикам. Вот лучшее, что я смогу сделать - за свой грех я убью себя.