«Светелка-попрыгунья, соль земная…»
Светелка-попрыгунья, соль земная,
в затылок дышит этажу.
Она, как утка подсадная,
бредет туда, куда скажу.
Рати сходятся в припрыжку
и на свету деля паек,
земную соль кладут на вышку.
Там план сражения пролег
и в перья ратников пакует.
Играют светом этажи.
Сраженье спит и соль ворует
земную у небесной лжи.
«Смилуйтесь, четыре черпахи…»
Смилуйтесь, четыре черепахи,
забирая под свое крыло.
Вытряхая лошадь из папахи
конника, которому везло
в детстве с черепахами и счетом,
устным, как умение прощать.
Лошадь, увлеченная полетом,
успевает конника стращать
черепашьей скоростью прощенья.
«Дважды два четыре» из руки
лошадь забрала, как угощенье.
Детство забрала и кулаки.
«Смычок мохнатый из капкана…»
Смычок мохнатый из капкана
группа саблезубых бурлаков
тянет, как из клюва пеликана
в эмиграцию напротив Соловков.
Бурлак веревкой промокает
свои глаза и телеса.
Капкан во рту его сверкает.
Рябью покрывается роса.
На Соловках бизон мурлычет,
щелкает колибри язычком.
Капкан с Америкой граничит.
Скрипач проткнул ее смычком.
«Собака улыбается пожару…»
Собака улыбается пожару.
С пожарника улыбчивая тварь
сдувает пыль. Улыбчивая пара
пылинку пеленает, как букварь.
Спасибо, букварю-невозвращенцу.
Он — пыль чужого языка.
Он — тварь, которая младенцу
не улыбается, пока
супружеская пара отдыхает
с пожарником и без лаптей.
Родная буква на собаку лает.
Супруги делают детей.
«Спичку из паровозной топки…»
Спичку из паровозной топки,
белую, как изба,
Машинист вынимает робкий.
Привокзальная голытьба
видит пиршества избяные.
Повылазила из клубка.
И на стены его нитяные
спичку вешает за бока.
«Старик чаевничает в танке…»
Старик чаевничает в танке.
Стальное блюдечко цветет
цветами легкими, как санки.
И лошадь соловьем поет.
И соловей поет не хуже.
И окружным путем в броню
въезжает внук из полукружий
окопов дедовых. Коню
он зуб фарфоровый подарит.
И деда поцелует в лоб.
И ласково себя состарит,
как Ноя мировой потоп.
«Стеклодув свисток былинный…»
Стеклодув свисток былинный
богатырскими губами
ухватил за кончик винный.
Трель разбойничья умами
овладела. Глаз стеклянный
византийская княжна
оловянно-деревянный
щурить по свистку должна.
Стеклодув стекло листает,
губой над Русью шевелит.
Княжна свисток его глотает,
и сердце у нее болит.
«Сторож, соловью хамящий…»
Сторож, соловью хамящий,
жмет лаптем на педаль,
где соловей неговорящий
в сторожевую даль
молчит. И к сторожу на руль
садится. Первое «гуль-гуль»
смиренный сторож произносит
и на ружье соловушку уносит.
«Теребильщица видна…»
Теребильщица видна.
День и ночь вручную
занята уборкой льна
у земли вплотную.
И разбойники стоймя
на кресты ложатся.
К ним, сандальями гремя,
можно приближаться.
На природе седина
скоро созревает.
Черепная глубина
с поля наплывает.
Теребильщица дрожит
от дневного света.
И подземная кружит
птица, как монета.
«Топтанье началось до света…»
Топтанье началось до света.
Бубнил глазастый горемыка.
Забавна комнатушка эта,
где нету плача, нету рыка.
Где так за ночку надышали
сам горемыка и семейство,
что друг у друга вопрошали
о правоте такого действа.