«Космонавт из красной шубы…»
Космонавт из красной шубы
выполз плоский, как рубаха.
Он по-царски скалил зубы,
космодромил на казаха.
Подмосковную казашку
стрелец научит бунтовать.
Она шьет царю рубашку,
ракету пробует взрывать.
Так взорвала, негодяйка,
что монашка огрызнулась.
К Софье шерстяная чайка
в келью красную вернулась.
«Крошка хлебная, черствея…»
Крошка хлебная, черствея,
над буханкой прожужжит.
Несъедобная, как фея,
зуб у феи одолжит.
Чтобы грызть себя по кругу
и с нахлебником блудить.
И найти ему подругу.
И за хлебом им ходить
мимо жутких разговоров
на беззубом языке.
Несъедобная, как боров
возле феи на пеньке.
«Кто юркнул, а кому и виноградину…»
Кто юркнул, а кому и виноградину
не клади на язычок — все зерна выдавит.
Нету, нету ягоды. Зализывает ссадину,
сам слезы своей не выдавит
юркнувший. А мне какое дело
до него? Имеет право скрыться
от меня. Сначала душу в тело
скрыл. И зернышки склевал, как птица.
«Кувшин скрипит…»
Кувшин скрипит
резными стенками.
В нем мытарь спит
к стене коленками.
Коленок две.
Они — ровесницы.
Кувшин в траве
у ног прелестницы.
И чашек две.
Они — коленные.
И в голове
маршруты генные.
Кувшин скрипит.
Солдаты драпают.
И мытарь спит.
И стены капают.
«Ложка чайная душевней этой трости…»
Ложка чайная душевней этой трости
кукушатам гнездышко совьет
Сто чаинок падают на мостик.
Капитан воды им не дает.
Соловьи шевелятся, пойманные чашками.
Самого негромкого, одного из ста,
капитанской ложечкой накормить букашками
вызвались историки этого моста.
Ложечка Янтарная — имя и фамилия.
Соловей Кукушевич братцу Янтарю
капитанской ложечкой сеет изобилие
тростей и букашечек. Тошно дикарю.
«Лошадь на своих бегах…»
Лошадь на своих бегах
тормозит без парашюта.
Приземляется в лугах
возле детского приюта.
У нее на шее взрослый,
как ребеночек сидит.
Беспризорник низкорослый
из приюта в лес глядит.
Божье имя вырезает
на осиновом листе.
Лошадь в ранку уползает
с парашютом на хвосте.
«На булавке шерсть растет…»
На булавке шерсть растет.
Пересчитав шерстинки,
ее охранница несет
в российские глубинки.
Наполеон лечил сустав
булавкой шерстяною,
когда охранница, устав,
храпела за стеною.
Абориген слона лечил
булавочным укусом.
И жизнь свободную влачил
с французом и тунгусом.
«Нераспятые бандиты рукавичками…»
Нераспятые бандиты рукавичками
закатили бисер в рукоделие.
Женщины ногами, как отмычками
развлекают это новоселие.
Цапля из стеклянной трубки
вышла к девам головастым.
И монашеские юбки
между бисером зубастым
клювом ловко вколотила.
Отряхнулась от гвоздей,
где Голгофа, как горилла
превращается в людей.
«Нервный партизан отвесно…»
Нервный партизан отвесно
с пальца обезьяны томной
опускается, как местный
житель скорлупы укромной.
Мышь, которую пугает
партизанская ресница,
скорлупу отодвигает,
зубом зацепив бойницу.
Съела мышку обезьяна.
Палец в небеса вернулся.
Лучший предок партизана
в скорлупе перевернулся.
«Ничего во мне и не ломая…»
Ничего во мне и не ломая,
ветка выросла прямая.
Нет на ветке уголка,
чтобы спряталась рука.
Вот и некуда себя девать.
Стыдно веточку ломать
на прозрачные куски
и в дверные плакаться глазки.