Кто-то один, лишенный Совести, схалтурил на заводе, не завернул болт, а просто сунул заготовку в отверстие, так скорее, и во время жаркой страды целые сутки беспомощно простоял в поле искалеченный комбайн, и рядом осыпалась пшеница, а он — он у себя спокойно ел хлеб в это время.

Кто-то один на базе поленился проверить страховочные канаты, и гибнут двое молодых, полных сил людей, парень и девушка, и меркнет, уходит жизнь их родных, а он — он ярко доказывает, что сами они и были виноваты, сами, дескать, не те канаты взяли на восхождение, и живет, благоденствует, а их трупы не смогли даже извлечь со дна пропасти…

А впрочем, бывает и так, что снаряд, посланный одним халтурщиком, попадает в другого: приходилось же читать покаянные статьи, когда один бракодел, возмутясь вышедшим сразу после покупки из строя изделием, затем чесал себя в затылке, вспоминая, как он сам изловчился сдать в ОТК бракованное изделие в виде качественного. Но в таких случаях утешения мало. Ведь мы живем в обществе, в котором разделение труда связывает всех нас. Мое спокойствие, мое благополучие, сама моя жизнь зависит от того, как работают множество людей, хотя бы и не знакомых со мною лично, хотя бы и разделенных со мною пространствами в тысячи километров. И их здоровье, благополучие, досуг зависят от того, насколько доброкачественно работаю я.

Можно работать красиво, можно работать умело, можно работать надежно. Такая работа доставляет удовольствие самому работнику и тем, кто сталкивается с ее плодами.

А можно и халтурить, убивая свою душу живую и вызывая презрение, проклятия и ненависть людей. Уверяю тебя, зло, творимое халтурщиком, рано или поздно обернется катастрофой для него самого. Но еще хуже, что он упустил главное в своей жизни — не состоялся в качестве человека. Нет наказания хуже!

Пока ты молод, пока кора безразличия и равнодушия не сковала твою совесть, прошу тебя, воспитай в себе активную ненависть к халтурной, уродливой и по существу, и по форме работе!

ДВЕ СТОРОНЫ ОДНОЙ МЕДАЛИ, ИЛИ ПРИЯТНО ЛИ ЛОПАТОЙ ВСКАПЫВАТЬ ЗЕМЛЮ?

Я убежденно скажу тебе, сынок, что такое халтурщик, недобросовестный работник. Халтурщик — это неудачник, это человек не на своем месте, это тот, кому не нравится его работа. И, халтурно, некачественно выполняя ее, он, со всей возможной отчетливостью, публично тем самым расписывается: я, такой-то, — неудачник. Выходит, в значительной степени речь идет о выборе своего жизненного призвания, о точном определении своей профессии. От того, насколько правильно выбрал ты свой собственный ручей, один из сорока или пятидесяти тысяч ручьев-профессий, впадающих в общую реку народной жизни, в огромной степени зависит, будешь ли ты удовлетворен работой, будешь ли ты счастлив, будешь ли работать с огоньком или просто отбывать повинность. Проблема эта — общегосударственной важности. Неудачник дает в среднем на одну треть меньше, чем на его же месте человек, увлеченный своим делом. Помножь эту одну треть на число тех, кто себя не нашел, и ты поймешь, чего эта проблема стоит в масштабах государства.

Отвлекусь ненадолго от того, что хочу сказать, но подчеркну: в XX, а особенно в XXI веке, в котором тебе предстоит жить и работать, подобное положение, безусловно, не может быть терпимо. И думаю, в связи с этой, а также в связи со многими другими проблемами человеческой и государственной жизни на самые первые позиции общественной жизни должна выйти психологическая наука. Разве было бы такое количество людей, не нашедших себя, если бы существовали и неукоснительно действовали на практике системы тестов, определяющих возможные профессиональные наклонности каждого человека! Ведь ясно, что человеку необщительному нечего делать за прилавком магазина, ясно, что человек с замедленной реакцией не может быть летчиком, ясно, что человеку с неусидчивым характером лучше не посвящать себя архивной или нотариальной службе и т. д. Наука в наши дни стала воистину производительной силой, и если бы психология использовала все свои возможности, то, уверяю тебя, резко возрос бы не только потолок человеческого счастья, но и общий уровень нашего благосостояния.

Но я отвлекся. Проблема нелюбимой работы более сложна, чем может показаться с первого взгляда. Предположим, а я надеюсь, что так и будет, ты нашел работу, которая тебе по душе. Предположим, твоя работа является для тебя источником радости и удовлетворения. Но дело-то заключается в том, что ни практически, ни теоретически не существует такой работы, которая вся, от начала до конца, способна приносить наслаждение. Абсолютно каждый труд имеет свою черновую сторону.

Тысячи метров ежедневно пробегают по клавиатуре пальцы пианиста-виртуоза, выполняя чисто технические пассажи. А если он не станет делать этой обязательной работы, то быстро передвинется в категорию дилетантов. Тысячи и тысячи однообразных резекций выполняет на лягушках физиолог, прежде чем получает одну-единственную цифру, которая, в свою очередь, явится лишь малой частицей для обоснования необходимости следующей серии экспериментов.

Не может быть настоящего филолога без текстологии, без архивных поисков, без работы с вырезками и картотеками. И токарь, прежде чем сумеет выточить семь сфер одна в другой, перегонит в стружку многие тонны металла на простеньких однообразных работах. И т. д. и т. п.

Что же из этого следует? Что большая часть работы, черновая, подготовительная, тренировочная, тоже окажется в сфере нелюбимых занятий? И опять — чувство неудовлетворенности, и опять — халтура?

Нет, голубчик! У этой медали, у той работы, которую мы выбираем, имеется две стороны, и от этого никуда не уйдешь.

И одна сторона — это чувство радости и удовлетворения, а другая сторона — чувство долга и обязательная добросовестность исполнения.

Помнишь рассказ о бабке Анне? Помнишь мою ненависть к этим бесчисленным ведрам воды, пролитым под плети ее огурцов? А ведь уже в следующем году я таскал такие же тяжеленные ведра и поливал огороды других старых женщин, но делал это не с ненавистью, а с радостью. Что же изменилось? А то, что когда меня приняли в комсомол четырнадцати лет от роду, то поручили создать тимуровскую команду. Сначала в ней было несколько человек, одноклассников, затем к нам присоединилось еще несколько человек из параллельного VI класса, затем из VII и других, вплоть до X. К концу учебного года наша команда насчитывала уже около семидесяти человек, и в нее стремились попасть, видели в этом интерес для себя и для своего престижа, даже окрестные хулиганы и царьки уличных компаний. Почему так? А потому, что мы делали реальное дело. Наши девчонки посещали госпитали с ранеными и давали там шефские концерты. Мы добывали талоны дополнительного питания для остро нуждающихся семей. Но самым любимым нашим занятием было в глубокой тайне, соблюдая строжайшую конспирацию, вскопать и полить огороды семьям фронтовиков, нарубить дрова так, чтобы хозяйка не знала, когда это было сделано, или притащить воды для инвалидов, и опять-таки чтобы они увидели полные бочки, но не знали, кто же и когда сделал для них это доброе дело.

Конечно, это была своего рода игра, у нас был штаб по координации действий и по сбору разведданных, у нас были выдающиеся специалисты по умению незаметно проникать, не оставляя следов, в чужие сараи для дров и на чужие огороды, у нас выявилась и стала нашей гордостью группа рекордсменов по вскапыванию земли, и великой честью было оказаться зачисленным в эту группу самых сильных и сноровистых.

Да, конечно, это была игра, но это было и очень серьезное дело. И значение его мы осознавали в полной мере, когда, спрятавшись в кювете, видели оторопевших немощных старух, явившихся вскапывать свои полоски, а гряды были уже вскопаны и разборонены. Когда, скрываясь за сараем, видели слезы на глазах у безрукого инвалида, вдруг остановившегося перед невесть откуда взявшейся у его дома нарубленной и аккуратно уложенной кладкой дров. Когда читали записки, присланные нам в штаб, о котором они все же проведали от матерей, чьих детей нам удавалось поставить на дополнительное питание. Когда получали письма с фронта от тех выздоровевших раненых, которые не могли забыть концерты, устроенные в палатках нашими девочками. Эти письма, эти записки сохранились у меня, и как они греют душу до сих пор! И любопытно заметить, что никто из шпаны никогда не посягал на наших тимуровцев, — то ли знал, что за ними сила, то ли понимал своей исковерканной душонкой, что дело, которым мы занимались, свято. Больше того, я говорил уже, что это дело втянуло в свою орбиту даже царьков уличных компаний, и мы доверили им не одно из дел, требовавших ловкости и осторожности, и они в качестве разведчиков принесли нам немалую пользу.