— Теперь Ильеус обязан вам и этим благодеянием…

— Ну что вы. Это было совсем несложно… — Мундиньо напоминал принца, великодушно дарящего дворянские титулы, деньги и милости.

— А что вы, сеньор, думаете об убийстве? — спросила Ирасема, пылкая шатенка, о которой уже сплетничали, будто она слишком долго кокетничает с поклонниками у ворот своего дома.

Малвина подалась вперед, чтобы услышать ответ Мундиньо. Тот развел руками.

— Всегда грустно узнать о смерти красивой женщины. В особенности о такой страшной смерти. Красивую женщину нужно почитать как святыню.

— Но она обманывала мужа, — возмущенно заявила Селестина, еще совсем молоденькая, но рассуждающая как старая дева.

— Если выбирать между смертью и любовью, я предпочитаю любовь…

— Вы тоже пишете стихи? — улыбнулась Малвина.

— Я? Нет, сеньорита, у меня нет поэтического дара. Вот наш учитель поэт.

— А я подумала… Ваши слова так напоминали стихи…

— Прекрасные слова, — поддержал ее Жозуэ.

Мундиньо впервые обратил внимание на Малвину.

Красивая девушка. Она не сводила с него глаз, глубоких и таинственных.

— Вы так говорите потому, что вы одиноки, — многозначительно сказала Селестина.

— А вы, сеньорита, разве не одиноки?

Все рассмеялись. Мундиньо простился. Малвина проводила его задумчивым взглядом. Ирасема рассмеялась почти дерзко.

— Уж этот сеньор Мундиньо… — И, наблюдая, как экспортер удаляется по направлению к дому, заметила: — А он интересный…

Ари Сантос, печатавшийся под псевдонимом Ариосто в отделе хроники «Диарио де Ильеус», служащий экспортной фирмы и председатель общества имени Руя Барбозы, нагнулся над столиком бара и зашептал:

— Она была голенькая… — Совсем?

— Совершенно голая? — тоном лакомки спросил капитан.

— Совсем, совсем… На ней были только черные чулки.

— Черные? — Ньо Гало был изумлен.

— Черные чулки! — Капитан щелкнул языком.

— Это распутство… — осуждающе сказал Маурисио Каирес.

— Должно быть, это красиво. — Араб Насиб, стоявший рядом, представил себе обнаженную дону Синьязинью в черных чулках и вздохнул.

Подробности убийства стали известны впоследствии из протоколов суда. Безусловно хороший дантист Осмундо Пиментел был столичным молодым человеком — он родился и воспитывался в Баие; оттуда он, получив диплом, и приехал в Ильеус всего несколько месяцев назад, привлеченный славой богатого и процветающего края. Устроился он неплохо. Снял бунгало на набережной и оборудовал в нем зубоврачебный кабинет, в комнате, выходящей на улицу. Прохожие могли, таким образом, видеть через широкое окно с десяти до двенадцати часов утра и с трех до шести дня новенькое, сияющее металлом кресло японского производства, а около кресла — элегантного дантиста в белоснежном халате, занятого зубами пациента. Отец дал Осмундо средства на оборудование кабинета, а также переводил в первые месяцы деньги на расходы — он был в Баие солидным торговцем, держал магазин на улице Чили. Зубоврачебный кабинет был оборудован в первой комнате, фазендейро же нашел жену в спальне, на ней, как рассказывал Ари и как стало известно из протоколов суда, были лишь «развратные черные чулки». Что же касается Осмундо Пиментел а, тот был вовсе босой, без носков какого бы то ни было цвета и вообще без всякой другой одежды, которая прикрывала бы его гордую, торжествующую молодость. Фазендейро недрогнувшей рукой выстрелил по два раза в каждого из любовников. Он стрелял на редкость метко и научился попадать в цель в ночных перестрелках на-темных дорогах.

Бар был переполнен, Насиб работал не покладая рук. Разиня Шико и Бико Фино бегали от столика к столику, обслуживая посетителей, и старались уловить из разговоров еще какую-нибудь подробность об убийстве. Негритенок Туиска помогал им, но был озабочен: кто ему теперь оплатит недельный счет за сладости для дантиста, которому он ежедневно приносил домой пирог из кукурузы и сладкой маниоки, а также маниоковый кускус? Иногда, оглядывая битком набитый бар и видя, что сладости и закуски с подноса, присланного сестрами Рейс, уже исчезли, Насиб поминал недобрым словом старую Филомену. Нужно же ей было уйти, оставив его без кухарки именно в такой день, когда произошло столько событий. Расхаживая от столика к столику, Насиб вступал в разговоры, выпивал с друзьями и все же не мог с полным удовольствием, всласть обсудить подробности трагедии: его беспокоила забота о кухарке. Не каждый день случаются истории, подобные этой, где есть все: и запретная любовь, и смертельная месть, и такие сочные детали, как черные чулки.

А он, как нарочно, должен идти искать кухарку среди беженцев, прибывших на невольничий рынок.

Разиня Шико, неисправимый лентяй, разнося бутылки и бокалы, то и дело останавливался послушать, что говорят.

Насиб торопил его:

— Давай, давай, пошевеливайся…

Шико останавливался у столиков, ведь и ему хотелось услышать новости, узнать поподробнее о черных чулках.

— Тончайшие, мой дорогой, заграничные… — Ари Сантос сообщал новые сведения. — Таких в Ильеусе не сыщешь…

— Конечно, он их выписал из Баии. Из отцовского магазина.

— Вот это да! — Полковник Мануэл Ягуар разинул рот от удивления. — Чего только не случается в этом мире…

— Когда вошел Жезуино, они были в объятиях друг друга и ничего не слышали.

— А ведь горничная закричала, когда увидела Жезуино…

— В такие минуты ничего не слышишь… — сказал капитан.

— Но полковник молодец, свершил правосудие…

Маурисио, казалось, уже готовил речь для суда:

— Он сделал то, что сделал бы каждый из нас в подобных обстоятельствах. Он поступил как порядочный человек: не для того он родился, чтобы стать рогоносцем. Есть лишь один способ вырвать рога — он его и применил.

Беседа становилась всеобщей, посетители, сидевшие за разными столиками, громко переговаривались, но ни один голос в этой шумной ассамблее, где собрались видные люди города, не поднялся в защиту внезапно вспыхнувшего чувства Синьязиньи, ее желаний, которые спали тридцать пять лет и вдруг, разбуженные вкрадчивыми речами дантиста, превратились в бурную страсть. Ее внушили и эти вкрадчивые речи, и волнистые кудри, и проникающие в душу грустные глаза, похожие на глаза пронзенного стрелами святого Себастьяна в главном алтаре маленькой церковки на площади, по соседству с баром. Ари Сантос, бывавший вместе с дантистом на литературных собраниях общества Руя Барбозы, где для избранной аудитории по воскресным утрам декламировались стихи и читались прозаические произведения, рассказывал, как все началось. Сначала Синьязинья нашла, что Осмундо похож на святого Себастьяна, которому она молилась, говорила, что у дантиста такие же, как у него, глаза.

— А все потому, что она слишком часто ходила в церковь… — заметил Ньо Гало, закоренелый безбожник.

— Именно… — согласился полковник Рибейриньо. — От замужней женщины, которая шагу не может ступить без падре, добра не жди.

Ему нужно было запломбировать еще три зуба, поэтому он с особой грустью вспоминал сладкий голос дантиста под жужжание японской бормашины, его красивые фразы и образные сравнения, похожие на стихи…

— У него была поэтическая жилка, — заметил доктор. — Однажды он продекламировал мне несколько прелестных сонетов. Превосходные стихи, достойные Олаво Билака^[49].

Дантист, так непохожий на сурового и угрюмого мужа, который был лет на двадцать старше Синьязиньи, был на двенадцать лет моложе ее! А эти умоляющие глаза святого Себастьяна! Боже мой! Какая женщина — женщина в расцвете лет да еще замужем за стариком, который больше времени проводит на плантации, чем дома, которому она уже надоела, который не пропускает ни одной мулаточки на фазенде, который неотесан и груб, — какая женщина особенно если у нее нет забот о детях — смогла бы устоять?

— Не защищайте вы эту бесстыдницу, дорогой сеньор Ари Сантос… прервал его Маурисио Каирес. — Честная женщина — это неприступная крепость.