I
Границы повсюду. Куда ни пойдёшь, наткнёшься на ограждения. Здесь побывай непременно, а туда - не суйся. Любой разговор так и кишит ограничениями. Знаешь, о чём говоришь, и всё равно - лишь в известных пределах. Все наши гордые свободы буйно цветут в своих границах. Границах обладания.
Большой роман успевает рассказать о многом. Поднимается перед глазами город, и трещат под пером Жоржи Амаду границы обладания Городом. Как только способен человек обладать последним, так далеко простирается его власть. Та власть, что позволяет увлечённому политику ещё и ещё раздвинуть и те, и другие, и третьи границы. Земли. Престижа. Жизни...
В который раз Город предстаёт передо мной как воплощение планов одного человека, одной семьи, одного общества. Как результат преодолённых границ. Как яркая иллюстрация, - драматическое полотно, - границ обладания умами жителей.
И калейдоскоп баиянских традиций окрашивается человечески, чувственно. И появляются вместе с первыми прецедентами знаки "плюс" или "минус", тут же ограничивая и закабаляя будущие поколения. Так измена окрашивается кровью. Так выбирается кухня и музыка. Так новое становится модным, нежданно переходя в традицию.
Выпуклые бразильцы продолжают риторические диалоги, проверяя на собственном опыте границы своей любви, общей дружбы и чужой жизни.
В каких границах человек сохраняет свою честь? Есть ли право у "человека общественного" владеть самим собой и самим собой оставаться? Есть ли право на другое будущее у тех, кому будущее прописано в известных пределах? На какие границы обладания может рассчитывать влюблённый, из лучших побуждений страстно ограничивающий избраннице свободу?
Городом владеют старые девы, оплетая его всемогущими сплетнями, перебирая бесконечные нити информации, подобно неумолимым мойрам. И опять границы. Те, что установлены молвой, что узаконены шёпотом, что ограничивают и власть, и любовь, и самих вершительниц судеб.
И, несмотря на любые вводные, один прощается с жизнью, другой начинает новую. Один следует традиции, другой её создаёт. Один топчет границы, другой их умело использует. Оставаясь в границах обладания ситуацией и вылезая из кожи, фрагменты писательской палитры создают широту и глубину картины, рисуют Бразилию - родину Амаду. /12.01.2015/
II
Недавно выяснила для себя, сколь много книг написал Владислав Крапивин о своих любимых городах - Тюмени и Севастополе. Казалось бы, что странного? Каждый пишет о том, что знает. Книги бывают густо пропитаны "духом страны" автора и крепко сшиты национальным юмором, не каждому зарубежному читателю понятным. Отсюда успешные попытки обозначать специфику "российской литературы" и, скажем, "латиноамериканской". Но то - страна. А как же малая родина? И только я задала себе вопрос о коллегах Крапивина по теме "мой город - в моём творчестве" (тихонько так задала), как с готовностью прыгнул мне в руки Амаду.
 
Не менее десяти романов запечатлели его родной город Сан-Жорже-дос-Ильеус и окрестности, воспели баиянскую кухню, напомнили об истории "края какао", бегло пробежались по бразильской музыке, знаменитостям, католичеству и мифологии. И если на первых ста страницах неподготовленный предисловиями читатель ещё может допустить факт географического вымысла, то к концу романа он уже решил наверняка, снял бы он дом в Ильеусе или в Итабуне, поехал бы в гости к фазендейро на какаовую плантацию или сразу сквозь каатингу в дикую селву, пока так ещё есть не вырубленные леса.
Сколь угодно мала может быть родина поэта. Это не влияет на размер поэм, ей посвящённых. Пусть Город Амаду - не столица, писателю есть о чём рассказать, прогуливаясь по знакомым улицам. Наблюдаю и слушаю, а в памяти снова мелькают ассоциации. Где то я уже видела такой город. Такой же бар с таким же хозяином, такие же разговоры вокруг политики и такие же страсти. Чуть по-другому расставлены акценты, но не в зеркало ли глядят друг на друга Насиб и Лебигр?
Эмиль Золя воссоздаёт прежний торговый Париж. Помешанный (озабоченный, если угодно) на НТР и промышленном перевороте, он не может не говорить о торговле, о техническом прогрессе, о перевороте в головах людей. И Жоржи Амаду, бережно преподнося Человека, не обходит вниманием пресловутый "прогресс". Золя подробно описывает технические новшества, на фоне которых так явны изменения в умах. Амаду заводит в гавань землечерпалки, мостит на глазах читателя дороги, разбивает парки - и вот кровожадные жагунсо бросают пистолеты, меняя специализацию.
К Золя, может, ещё вернусь, окончив "Чрево Парижа", чтобы скопом рассказать и о "Чреве", и о "Дамском счастье". А с Амаду мы теперь - друзья. Стоит ли теперь искать черты автопортрета в его продавце книг Жоане Фулженсио, поэте Жозуэ или профессиональном писателе-дельце Аржилеу Палмейре? Как хороши его Малвина, Жеруза и Габриэла, нарушившие правила! Они совсем не выглядят революционерками или разумными эгоистками. Девушки как девушки, может, немного умнее других, может, немного гибче. Совсем не обязательно подымать на борьбу, чтобы люди "пошли за тобой". Можно говорить о жизни - и жизни добавишь читателю. /13.01.2015/