«Воспитание Генри Адамса» завершается смертью летом 1905 года его друга Дж. Хея, который во время русско-японской войны организовал финансовую и экономическую помощь Японии. Теодор Рузвельт в своем стремлении помочь Японии дошел до того, что готов был направить тихоокеанскую эскадру США, чтобы блокировать Владивостокский флот.
Однако несмотря на антирусскую кампанию американской прессы, американский народ сохранил традиционные дружеские чувства к русскому народу. Хей писал одному из своих друзей: «Я получаю письма, проклинающие меня за то, что я являюсь „орудием Англии против нашего доброго друга России“».[875] Таков был итог политической деятельности одного из ближайших друзей Генри Адамса, разделявшего его внешнеполитические взгляды и действия.
Россия постоянно влекла к себе мысли Адамса, считавшего, что эта страна и ее будущее чрезвычайно важны для Америки. В письме Г. К. Лоджу 4 августа 1891 года, утверждая, что Россия вся насквозь прогнила и вот-вот рассыплется, он выражает мысли, столь близкие экспансионистским взглядам самого Лоджа: «Если этот крах можно было бы задержать лет на двадцать пять, то мы успели бы американизировать Сибирь и это стало бы единственным делом, достойным американских капиталовложений».[876]
В канун русско-японской войны Адамс заявил в одном из писем из Вашингтона: «Я боюсь и страшусь, что ныне Россия движется прямо к новой французской революции. Это может нарушить жизнь всей Европы и Америки. Серьезные беспорядки в России могут смести весь цивилизованный мир… Россия полностью сошла с ума».[877]
Адамс опасался, что поражение России в русско-японской войне «оставит нас всех с грудой разбитых черепков». «Ничто уже не сможет спасти Россию. Она подобна тонущему кораблю и громоздит ошибки на ошибки, пока не погубит самое себя».[878] Так воспринималась русская революция глазами престарелого Адамса, чьи предки в течение полутораста лет жили перспективой «создания подлинной империи», к построению которой теперь «с аристократическим блеском» приступил его друг Джон Хей. История, однако, показала, что некоторые из его современников в Америке, такие писатели, как Джек Лондон, а затем Джон Рид, лучше понимали тенденции всемирного исторического развития. Приверженность имперским стремлениям особенно ощущается в последних главах «Воспитания».
В молодости Адамс читал книгу «Демократия в Америке» французского социолога и историка Алексиса де Токвилля, путешествовавшего в 1831–1832 годах по США в целях изучения американских тюрем. Второй том своей книги Токвилль завершил известным сравнением Америки и России: «В настоящее время существуют на земле два великих народа, которые, начав с различных точек, приближаются, по-видимому, к одной цели: это русские и англо-американцы. Оба они выросли незаметно, и, когда взоры людей были обращены в другую сторону, они вдруг заняли место в первом ряду между нациями, так что мир почти в одно время узнал об их появлении и об их величии».[879]
Книга Токвилля зародила в Адамсе желание побывать в России. Индивидуализму, господствующему в Америке, Токвилль противопоставляет общественное начало, преобладающее в России: «Англо-американец полагается в достижении своих целей на личный интерес и дает полную волю свободному проявлению силы и здравого смысла народа; русский видит всю силу общества в его единении и единоначалии».
Именно англо-американский индивидуализм считает Токвилль носителем свободы и благоразумия в мире. Напротив, Россия виделась ему как воплощение тирании общества над индивидуумом. Подобное противопоставление стало общим местом в рассуждениях иностранцев о России. Отдал ему определенную дань и Адамс, хотя акценты у него поставлены на ином. В «Воспитании», как бы перефразируя Токвилля, он писал об американце: «Он никогда не знал единой церкви, единого образа правления или единого образа мысли и не видел в них необходимости… Русские развивались в диаметрально противоположных обстоятельствах. Царская империя являла собой фазу консервативно-христианской анархии, не в пример более интересную с точки зрения истории, чем Америка с ее газетами, школами, трестами, сектами, мошенничествами и конгрессменами». Россия, по мнению Адамса, не имела ничего общего ни с одной из древних или современных культур. Она была древнейшим источником европейской цивилизации, но для себя не сохранила никакой. Таков был подход Адамса к феномену России.
У Адамса существовали личные основания хорошо относиться к русскому народу. Как он рассказывал в своей «Истории», благожелательность Александра I к его деду Дж. К. Адамсу, первому посланнику в России, заложила основу его блестящей дипломатической карьеры, которая в итоге привела его в Белый дом. У самого Адамса тоже имелись достаточно веские причины испытывать благодарность к России, чья политика твердого нейтралитета во время Гражданской войны «уберегла его от многих гнетущих дней и ночей».
Как известно, в 1863 году Россия направила две военные эскадры — в Нью-Йорк под командованием контр-адмирала С. С. Лесовского и в Сан-Франциско под командованием контр-адмирала А. А. Попова — как демонстрацию поддержки борющегося Союза штатов, которому угрожала английская военно-морская мощь. Ветеран Гражданской войны Роберт Фрай писал в первые годы Советской России В. И. Ленину о том визите русской эскадры в Нью-Йорк: «Это было такой неожиданностью для британского флота, занявшего нью-йоркскую гавань для бомбардировки Нью-Йорка, что он поднял якоря и ушел. Широкие массы Америки не забыли этого».
В заключительных главах «Воспитания» Адамс развивает идеи о деградации буржуазно-демократической системы, обосновывает теорию инерции как главной исторической силы в развитии общества.
Научное понятие расы, ставшее популярным в конце XIX века, Адамс связывает с понятием инерции, то есть массы (населения страны), находящейся в движении, которое ничто не может остановить. Приверженец революции в естествознании видел исторические силы инерции в расе и женщине как символе плодородия. Таким образом, инерция расы определяется инерцией пола как выражения материнства и продолжения рода, хотя американцы всегда подчеркнуто игнорировали аспект пола и в американской литературе, по словам Адамса, почти не упоминалось женских имен, а в английской к ним проявляли предельную осторожность, словно речь шла о новом, пока еще не описанном наукой виде живых существ.
Адамс рассказывает, как однажды на званом обеде он предложил своей очаровательной соседке неожиданный вопрос. Не может ли она объяснить ему, почему американская женщина так и не состоялась. Ответ последовал без промедления: «Потому что не состоялся американский мужчина».
Размышления об инерции пола в американской культуре Адамс резюмирует в главе «Динамо-машина и Мадонна»: «Американское искусство, как и американский язык и американское воспитание, были полностью очищены от всего, связанного с интимной жизнью. И в этой победе над половым влечением общество видело величайшее свое достижение, а Адамс как историк охотно с ним соглашался». Адамс мог видеть и констатировать ханжескую мораль буржуазного общества, но бороться с нею было выше его сил. Да и стал ли бы он бороться, если бы смог представить, что станет с его пуританской Америкой через каких-нибудь полвека, какое бурное развитие получит здесь сексуальная революция?
Свою теорию инерции Адамс прилагает и к рассмотрению вопросов, связанных с Россией, где он побывал летом 1901 года вместе с семейством Доджей. Главы «Воспитания» (27 и 30), в которых речь идет об этой поездке, во время которой Адамс посетил Москву и Петербург, содержат, как обычно у Адамса, не путевые зарисовки и воспоминания, а раздумья о судьбах Америки и России.