— Даже чтобы вылечиться, я не поеду на Лилистар, — сказала Кэти, Я обращусь к ригам; ведь это их наркотик, вы сами это сказали. Они наверняка знают о нем больше вашего, если они сами его разработали. — Повернувшись к Корнингу спиной, она направилась к шкафу и достала пальто. — Я ухожу на работу. До свидания. — Она открыла дверь в холл, ни один из лилистарцев не шевельнулся чтобы ее задержать.
“По— видимому, это правда, — размышляла она. — Джи-Джи 180 действительно так опасен, как они говорят. У меня нет ни единого шанса, и они ото знают так же хорошо, как и я, Я вынуждена или согласиться на их предложение, или попытаться пробраться через все кордоны к ригам. И в любом случае я останусь наркоманкой, а риги может быть еще и убьют меня”.
— Возьмите мою карточку, Кэти, — Кортингпь дошел к ней и протянул маленький белый квадратик. — : Когда вы почувствуете, что вам необходим наркотик, необходим любой ценой… — Он отпустил карточку в карман ее пальто. — Приходите. Мы будем ждать вас, дорогая; мы позаботимся, чтобы вы его получили, — он добавил, как бы вспомнив их разговор; Конечно, достаточно попробовать один раз, иначе зачем бы нам понадобилось подсовывать его вам. — Он улыбнулся ей.
Захлопнув дверь и ничего не видя перед собой, Кэти направилась к элеватору. Она не чувствовала уже ничего, даже страха. Только пустота внутри, вакуум на том месте, откуда улетучилась надежда и способность допустить даже саму возможность избавления.
“А ведь Вирджил Акерман может помочь, — сказала она себе, входя в лифт и нажимая кнопку, — я пойду к нему. Он должен знать, что мне делать. Я никогда не буду работать на Лилистар, несмотря на все их наркотики. Я не буду помогать им добраться до Эрика”.
Но она уже знала, что будет.
Глава 6
Рано утром, когда Кэти Свитсент сидела в своем кабинете в ТМК и оформляла покупку артефакта тысяча девятьсот тридцать пятого года — почти совсем неповрежденной пластинки фирмы “Дека” с записью сестер Эндрюс “Bei mir bist du Schon”, — она почувствовала первые признаки недомогания. Ее руки стали непревычно тяжелыми”.
Со всей осторожностью, на которую она была способна, Кэти положила хрупкую пластинку, В окружающих ее предметах тоже произошли видимые изменения. Тогда в доме сорок пять по Авила-стрит под влиянием Джи-Джи 180 она воспринимала окружающий мир состоящим из воздушных, открытых и дружественных предметов, похожих на мыльные пузыри; ей казалось, что она может, по крайней мере в галлюцинации, пройти сквозь любой из них по своей воле. Теперь, в такой знакомой прежде обстановке своего кабинета, она чувствовала преобразование реальности в другом, зловещем, направлении: обычные вещи, когда она вглядывалась в них, казалось, наливались тяжестью. Они больше не казались послушными и готовыми поменять свое положение по ее воле.
И одновременно она ощущала, что внутри ее собственного тела происходят те же гнетущие изменения, В результате обоих этих процессов соотношение сил между нею, ее физическими способностями и внешним миром изменилось в худшую сторону; она ощущала, что становится все более и более беззащитной в буквальном смысле этого слова — с каждый секундой она все больше теряла способность на какое-либо действие. Вот, например” дссятидюймовая пластинка. Она лежит так близко, что можно дотянуться до нес пальцем, но предположим, что она попытается это сделать. Пластинка ускользнет. Ее рука, неловкая от своего непривычного веса, как бы связанная и онемевшая, просто раздавит пластинку. Сама мысль о том, чтобы выполнить какое-либо сложное и тонкое действие с пластинкой, казалась невероятной. Она потеряла способность выполнять тонкую работу.
Она догадалась, что Джи-Джи 180, вероятно, принадлежит к классу таламических стимулянтов. Теперь, во время ломки, она страдала от недостать таламической энергии. Эти изменения, переживаемые ею как реально происходящие во внешнем мире и в ее теле, представляли собой почти незаметные изменения обмена веществ в ее мозге. Однако… Это знание мало чем могло помочь. Потому, что эти изменения в окружающем мире и в ней были просто иллюзией. Это было то, что она переживала, о чем сообщали мозгу ее органы чувств, что вкладывалось на ее сознание помимо ее воли, присутствовало в ее сознании. А между тем… изменена в окружающей обстановке продолжались. Конца этому было пока не видно. В панике она подумала; “Как далеко это может зайти? Насколько хуже еще может стать? Конечно, ненамного…” Неприступность в непоколебимость даже мельчайших предметов стала теперь почти бесконечной. Она сидела, застыв на своем месте, неспособная шевельнуть пальцем, неспособная изменить положения своего ставшего таким громадным тела по отношению к этим чудовищно массивным предметам, которые окружили ее и, казалось, надвигались все ближе.
И хотя она чувствовала это подавляющее ее скопление предметов обстановки, теперь они стали казаться далекими, они уплывали зловещим и пугающим образом. Они теряли, поняла она, — свою сущность, свою, если так можно выразиться, душу. Предметы теряли то, что делало их знакомыми, постепенно они становились чужими, отдаленными и враждебными. Вещи вместо отброшенной оболочки из чувств и отношений окружающих их людей, они обрели свою первородную изолированность от приручающего воздействия человеческого мозга. Они стали грубыми, необработанными, с неровными краями, о которые можно удариться, порезаться и даже получитъ смертельную рану. Она не смела шевельнуться. Смерть, почти реальная, затаилась в каждом предмете, даже бронзовая пепельница у нее на столе приобрела неправильную форму, потеряв всякое подобие симметрии, и ее выпученные и перекошенные грани грозили рассечь ее кожу, если бы она оказалась настолько глупа, чтобы приблизиться к ним.
На ее столе загудел видеофон. Люсиль Шарп, секретарша Вирджила Акермана, сказала:
— Миссис Свитсент, мистер Акерман приглашает sac в свой кабинет. Я бы советовала вам захватить с собой новую пластинку “Bei mir bist du Schon”, которую мы купили сегодня; он ею интересовался.
— Хорошо, — проговорила Кэти, и усилие, которое ей для этого потребовалось, почти убило ее. Дыхание отказало ей, ее грудная клетка была просто неспособна шевельнуться, чтобы впустить порцию воздуха. Затем, каким-то чудом, ей удалось вздохнуть; она наполнила легкие и затем выдохнула неровно и шумно. На этот раз ей удалось спастись. Но что дальше? Она поднялась на ноги. “Так вот что значит быть пойманной на крючок Джи-Джи 180”, — подумала она. Ей удалось поднять со стола пластинку. Ее темные края напоминали лезвие ножа, впившегося Си в руку, когда она несла ее через весь кабинет к выходу. Ее враждебность к Кэти, ее неодушевленное и вместе с тем яростное желание причинить ей вред стали невыносимыми, прикосновение к ней заставило Кэти съежиться от ужаса.
Она уронила пластинку.
Пластинка лежала на толстом ковре и казалась неповрежденной. Но как заставить себя поднять ее еще раз? Как отделить ее от ковра? Потому что пластинка не была теперь отдельным предметом, все переплелось. Ковер, пол, стены и все в кабинете представляли собой единую поверхность, которую невозможно можно разъединить на части, не порвав ее. Внутри пространства, ограниченного этой поверхностью, не было свободного места, оно все было занято и никаких изменений или дополнений быть больше не могло.
“Боже, — думала Кэти, стоя над лежащей у ее ног пластинкой, — Я не могу освободиться, я останусь здесь, и они найдут меня и подумают что-нибудь ужасное. Это столбняк”.
Она все еще стояла в том же положении, когда дверь отворилась, и на пороге появился Джонас Акерман. Его гладкое моложавое лицо светилось радостью. Он бодро подошел к ней, заметил лежащую пластинку, поднял ее и передал ей в протянутые руки.
— Джонас, — сдавленно проговорила она, — необходима медицинская помощь. Я больна.
— Больна? — он озабоченно посмотрел на не Его лицо перекосилось, неуловимо напомни в ей гнездо со змеями. Его эмоции захлестнули ее как тошнотворная зловонная волна. — Боже мой, — сказал Джонас, — ну и время ты выбрала — Эрика нет, он в Чиенне, а мы еще не подыскали ему замену. Я могу отвезти тебя в тиуанскую правительственную клинику. Что случилось? — он взял ее за руку и пощупал, — Мне кажется ты просто расстроена отъездом Эрика.