- Еще вина, Нат! Клянусь ледяными иглами Улларкора! Еще вина!
Я пускал стрелы в людей вроде этих и видел, как они с воплями повисали болтаясь на летной сбруе, этих самых клеркетерах.
Оба они - и Нат и Барго - уже изрядно выпили и держались весьма развязно. Уж это-то сомнений не вызывало. Рядом с ними на скамье валялись шкуры лимов, позволявших сохранять тепло во время полета. Длинные узкие мечи, предназначенные для нанесения скорее колющих, чем рубящих ударов, висели в ножнах. Это было важное для улларов оружие, предназначенное запугивать и производить впечатление своим видом. Представьте себе узкое лезвие, мелькающее вокруг коренастой фигуры с плоским лицом и роскошной гривой индиговых волос, из-под которой сверкают близко посаженные узкие глаза.
Как я рассудил, момент настал.
Я влетел в караулку и обрушил рукоять меча на эту самую гриву индиговых волос Ната. Тот рухнул на каменный пол, из ноздрей у него хлынула кровь. Еще шаг, и острие моего меча уперлось в грудь того, которого звали Барго - прямо напротив сердца. Нажми я чуть-чуть - и меч пронзил бы и кожанку, и его собственную кожу. Резко очерченный широкий рот Барго сжался. Он зло уставился на меня. На моем лице был написан смертный приговор. Он прочел его там и по дикарски вызывающе нахохлился.
- Где пленники, Барго? - я говорил грубо, но все же вполне спокойным тоном. По-моему, это напугало его еще больше.
Наши взгляды встретились. Затем он не выдержал моего и, опустив окрашенные в индиго веки, буркнул:
- Внизу...
Я с трудом успокоил безумно заколотившееся сердце....
Больше в караульной никого не оказалось. За открытой дверью стояли два прислоненных к стене тунона - копья с бамбуковым древком, и наконечником, похожим на необоюдоострый гладиус. Им работали в колющей технике. Это было личное оружие улларов, и в воздухе они предпочитали его любому другому. Каждое бамбуковое древко достигало в длину двенадцати футов19 и имело удобные захваты для рук. Мысль размахивать в воздухе гладиусом справедливо представлялась улларам нелепой, и потому они вместо этого насадили короткий меч на такое вот удлиненное древко, подкрепили его для верности узким и круто изогнутым топорищем, и тем самым обеспечили себе какую-никакую возможность фехтовать верхом на птице. Хотя по сути дела, они сконструировали нечто вроде алебарды.
Узкие, глубоко посаженные глаза Барго сфокусировались на острие моего меча, которое упиралось ему в грудь. Талию уллара обвивал красивый кушак с золотыми кружевами. Высокие сапоги из ткани и кожи, сшитых вместе, защищали его ноги во время полета. Сейчас колени у него дрожали. Однако я знал стоит мне хоть на секунду ослабить бдительность, и он кинется на меня, как лим с равнин.
- Показывай, Барго, - я снова говорил почти нормальным тоном.
Прежде чем переместить острие меча так, чтобы Барго мог выйти из караулки впереди меня, я предпринял только одну меру предосторожности: отнял у него меч. Сделанный из отличной стали, с длинным и тонким клинком, гибкий и острый, этот меч прекрасно подходил для таких ударов, какие и должен наносить человек летя верхом на импитере. Я отшвырнул этот меч в угол. Как мне представлялось, никакой улларский клинок не сравнится с моим крозарским мечом. Факел Барго трещал и отбрасывал красные отсветы.
Чем ниже мы спускались по винтовой лестнице, тем яснее доносился с нижнего яруса не долетавший ранее шум - отдаленный смех, крики, завывание одиночной волынки, и более буйные меланхоличные аккорды выжатые из волынки строенной. Время от времени мне даже казалось, будто я слышу звон бутылок, стук игральных костей в стакане и позвякивание монет. Мы спускались по лестнице ровным шагом, в полнейшем безмолвии. Думаю, Барго догадывался: его жизнь для меня ничего не значит.
Я был настолько уверен в успехе, что мог теперь подумать и о Сеге. Я беспокоился за него и надеялся, что моему другу удастся избежать встречи с кружившими около Пликлы улларскими патрулями на импитерах.
Старые камни все еще хранили характерный запах рап. Мы вошли в коридор. Густой слой пыли в центре нарушала цепочка темных следов. У всех дверей камер пыль выглядела не потревоженной, у всех - кроме одной!
И Барго без колебаний вел меня именно к ней.
- Открой ее, Барго.
Барго повиновался, не говоря ни слова. Он потянулся к ключам, висевшим у него на поясе - большим, неуклюжим деревянным ключам, искусно вырезанным из ленка, каждый длиной добрых девять дюймов20. Дверь со скрипом отворилась. Изо всех сил сдерживая охватившие меня чувства, я заглянул в камеру.
С грязной соломенной подстилки поднялся старик, подслеповато моргая глазами и пытаясь разглядеть нас в едва рассеиваемом слабым пламенем факела мраке. Его почти безгубый морщинистый рот вяло зашевелился.
- Я же говорил тебе, говорил, - его голос дрожал столько же от возраста, сколько от страха. - Я не могу этого сделать... ты должен мне поверить, Умгар Стро... для лахвийских чародеев есть вещи запретные и невозможные.
Я схватил Барго за грудки кожанки и приподнял над полом. Острие моего меча коснулось его горла. Думаю, он догадывался, насколько близок его смертный час.
- Где она, болван? Пленница, девушка... говори, живо!
Тот закулдыкал, а потом исторг:
- Да это и есть пленник, клянусь пораженным снежной слепотой фейстер-филтом!
- Другой пленник, раст! Пленница, девушка - прекрасней которой ты в жизни не видел. Где она?
Уллар слабо покачал головой. Его тупая морда сморщилась от страха. Он втянул голову и индиговые патлы обвисли ему прямо плечи.
- Никаких других нет!
Я швырнул его на пол, и мой меч ударил, словно рисслака. Только в последний момент я повернул лезвие и стукнул его по голове плашмя. Уллар рухнул навзничь и лежал не шевелясь, умолкнув надолго.
- Ты не из улларов, джикай.
Старик стоял передо мной почти прямо, придерживая свои лохмотья. В его глазах то и дело вспыхивал отраженный свет факела, и тогда они ярко горели на морщинистой карте его лица с безгубым ртом словно пролитые капли вина. Длинный узкий нос и хохолок рыжих волос на макушке выдавали в нем лахвийца.