- Что же нам делать?
Костиков посоветовал доставить Бурова в Агур на ульмагде вниз по реке.
- Течение быстрое, а главное - не качает... Через пять-шесть часов Харитон Федорович будет уже в больнице.
- Хорошо, Петр Савватеевич. Я сейчас посоветуюсь с доктором Берестовым. - И, положив трубку, передала Алеше слова Костикова.
- Тогда срочно звоните в Кегуй, - сказал Берестов, - чтобы осторожно, на носилках несли Бурова к реке, устлали ульмагду травой. А я тем временем выйду им навстречу на оморочке.
Ольга согласилась.
- Если в пути встретитесь, пересядьте на ульмагду, сделайте Харитону Федоровичу укол. В общем, Алексей Константинович, решите сами, что нужно.
- Все сделаю, не беспокойтесь! - ответил Алеша.
Он уже столкнул оморочку с песчаной косы, когда из больницы с санитарной сумкой через плечо прибежала Катя Щеглова.
- Здесь все, Алексей Константинович! - сказала она запыхавшись и вопросительно глянула на Ольгу. Та сразу поняла ее:
- Нет, Катя, доктор Берестов пойдет один!
- Ладно, пускай один, - уступила Катя, хотя ей очень хотелось отправиться вместе с Берестовым, который правил оморочкой не хуже ороча.
Сильно палило солнце. Берестов быстро стянул с себя сорочку и, оставшись в одной майке, схватил весло и погнал легкую лодку вдоль берега в тени густых зарослей чернотала, нависших над водой. Чтобы сократить путь, он круто повернул в протоку и сразу скрылся из виду.
Только в восьмом часу вечера, когда янтарное солнце стало заходить за горный перевал, из-за поворота вдруг выскользнула ульмагда. Гонимая сильным течением горной реки, в которой отразились розовые от закатного огня легкие облака, ульмагда быстро приближалась к Агуру, Уже слышно было, как плещутся за бортом бурунчики: плюх, плюх, плюх! На корме, слегка подгребая веслом, чтобы не относило, сидел Тимофей Уланка. Доктор Берестов стоял на коленях, склонившись над Буровым, который в пути потерял сознание, и держал руку на его пульсе.
На песчаной косе встречать больного собралось много народу. Ольга стояла рядом с Костиковым, он держал носилки. Ей почему-то казалось, что Уланка слишком медленно гребет веслом. Она хотела крикнуть ему, что нужно побыстрее, но не успела. Тимофей двумя сильными замахами повернул лодку к берегу, и через минуту она врезалась своим утиным носом в отмель, зашуршав галькой.
- Что, Алексей Константинович? - спросила Ольга.
- Потерял сознание!
Ольга, перехватив его встревоженный взгляд, сразу догадалась, что дело плохо. Не замечая Уланку, она быстро склонилась над Буровым, взяла его руку, нащупала пульс.
- Носилки, Петр Савватеевич!
- Есть! - сказал Костиков.
Вместе с Берестовым они осторожно подняли Бурова, положили на носилки и направились в больницу.
Только теперь Ольга поздоровалась с Уланкой.
- Расскажите подробно, Тимофей Андреевич, когда это с ним случилось?
Уланка несколько смущенно и сбивчиво стал рассказывать. Харитон Федорович, пробыв весь вчерашний день на лесопункте, к вечеру почувствовал себя плохо. Он пришел к Уланкам, где всегда останавливался, и, отказавшись от ужина, лег на кушетку и сразу же уснул. Выспавшись, он рано утром снова пошел на берег и до обеда объезжал на патрульном катере пикеты на сплаве. Часа в два он опять явился к Уланкам, принял какие-то таблетки, снова лег на кушетку и до вечера не вставал. "Что с тобой, Харитон Федорович? спросила Марфа Самсоновна. - Прежнее время за стол с нами садился, медовушки стаканчик выпивал, кушал, а нынче ничего не хочешь?" "Спасибо, - говорит он матери, - что-то худо мне! Вот отлежусь малость, может, немного и поем". Верно, к ужину встал. Мать ему пельмени подала. Он поел немного, полкружки чаги выпил. И опять на кушетку лег. Однако ночью спал плохо. Стонал, задыхался. Попросил окно открыть. Мать открыла. Утром вроде полегче ему стало. Вышел в сени, умылся, завтракать сел. Не успел кружку чаги выпить, со стула свалился. Мать испугалась, за мной послала. Подняли мы Харитона Федоровича, на кушетку уложили. Потом сразу к вам в Агур и позвонили.
И, искоса глянув на Ольгу, Уланка спросил:
- Сердце, наверно?
- У Харитона Федоровича и сердце плохое, и давление очень высокое.
Только через два часа к Бурову вернулось сознание, и первое, о чем он попросил: позвать жену. Ольга Игнатьевна послала за ней Катю. Когда Ксения Викторовна вошла в палату и робкими тихими шагами приблизилась к постели мужа, он медленно, с усилием протянул свои большие ослабевшие руки и несколько секунд смотрел ей в глаза. Она взяла его руки, приникла к ним щекой и залилась тихими слезами.
- Ксана... - наконец прошептал он. - Теперь, кажется, все, Ксана...
- Да что ты, Харитон Федорович, - взмолилась жена. - Сколько раз от беды уходил...
Он высвободил руки из ее теплых ладоней, положил их на голову жены, ласково погладил.
- Верно, Ксана... уходил... Нельзя мне было в безвестности умирать... - Он закрыл глаза. - А нынче всю правду про Харитона Бурова знают... Ксана... ребят береги...
- Да что ты говоришь такое, Харитон Федорович!.. - вздрогнув, сказала она. - Доктора еще поднимут тебя! Ведь мы с тобой жизнь-то по-настоящему только и начали...
- Худо мне, Ксана... - простонал он. - Голова горит... Дышать трудно...
- А ты, Харитоша, молчи, не волнуйся. Бог даст, поправишься. Отпуск свой сразу за два года используешь. Отдохнешь.
Он сделал слабое, беспомощное движение руками и устало, будто со сна, немного приоткрыл глаза:
- Ксана...
- Что, Харитоша?
- Там в кителе у меня... партбилет... Ксана...
- Он нужен тебе? - Она тихонечко вышла в коридор и через две минуты вернулась с кителем мужа.
- Здесь он...
- Достань... Ксана...
Отдавая мужу партбилет, Ксения Викторовна вспомнила тот счастливый день, когда Буров принес его из райкома, заставил ее бросить все домашние дела и срочно сшить для партийного билета потайной карманчик на подкладке кителя. Он стоял буквально над душой, ревниво следил за каждым ее стежком и очень волновался, почему она, Ксения Викторовна, шьет в одну нитку, когда можно в две, чтобы покрепче было.
- Ксана, - опять позвал он ее шепотом, - от товарища Щеглова получил я билет... Лично ему в руки... отдашь... Ксана... А на словах передай ему, Ксана, что... твой Харитон Буров всегда... коммунистом был... И там... он показал рукой куда-то очень далеко, - в плену... И после, тут... на Бидями... И умираю, скажи... тоже... Ксана...
- Да что это ты, милый? Неужели прощаешься? - Она, рыдая, упала ему на грудь, стала целовать, а он, задыхаясь, посиневшими, почти остановившимися губами тихо-тихо прошептал ей:
- Спасибо... Ксана... что с малыми детьми ждала... верила... Открой окно... Ксана... я тайгой... травами... подышу.
Ксения Викторовна подбежала к окну, распахнула его настежь. Вместе с голубым лунным светом в палату ворвался свежий росистый ветер. Он, казалось, принес все запахи - леса, воды, трав, цветов, всего, чем так богат в эту пору Сихотэ-Алинь, где Харитон Федорович Буров полной мерой испил свой горький мед.
Вошли врачи.
Ксения Викторовна кинулась к Ольге.
- Неужели все уже, доктор?
- Будем надеяться на лучшее, - тихо сказала Ольга и проводила Ксению Викторовну из палаты.
Однако лучшее не наступило...
...Был уже третий час ночи, когда в дежурной комнате доктор Ургалова продиктовала доктору Берестову последние строки истории болезни Харитона Федоровича Бурова: "Источником кровоизлияния явилась разорвавшаяся аневризма передней мозговой артерии, глубоко внедрившаяся в мозговое вещество".
Берестов закрыл папку, перечеркнул обложку крест-накрест красным карандашом и, спрятав в ящик стола, стал закуривать.
- И мне, Алеша, дайте! - попросила Ольга.
Несколько минут они сидели молча. Потом Ольга поднялась, сняла халат.
- Ну что ж, Алексей Константинович, проводите меня!