– Мы ни в чем не нуждаемся, – сказал мистер Роз, приятно осклабившись. – Но она, конечно, как-нибудь к вам зайдет.

– Мне кажется, я сейчас засну и просплю целые сутки, – сказала Роз Роз.

– Если хотите, я посижу с малышкой, – предложила Кенди, – а вы выспитесь.

– Мы ни в чем не нуждаемся. – Роз опять улыбнулся. – Во всяком случае сейчас.

– Хотите, поможем распаковать вещи? – спросил Гомер.

– Сами управимся. А что у тебя, Гомер, в сумке? – неожиданно поинтересовался мистер Роз, когда Гомер с Кенди, пожелав спокойной ночи, уже двинулись в сторону конторы.

– Яблоки, – сказал Гомер.

– Кто же носит яблоки в докторском саквояже, – заметил мистер Роз.

Гомер расстегнул молнию и показал содержимое.

– Выходит, ты яблочный врач, – пошутил мистер Роз. Гомер чуть не выпалил свое «точно».

– Он знает, – сказал Гомер, когда они уже подходили к конторе.

– Конечно, знает, – кивнула Кенди. – Но теперь это все равно.

– Да, наверно, – согласился Гомер.

– Главное – набраться решимости, – сказала Кенди. – Тогда признаться будет не так уж и трудно.

– Вот кончим с урожаем и признаемся. – Гомер взял ее за руку, но, подойдя к освещенному окну конторы, отпустил руку. И в контору они вошли врозь.

– А саквояж кому? – спросила Кенди и поцеловала Гомера на прощанье.

– Саквояж мне. Уверен, что мне.

Лежа в постели, Гомер думал о том, как велика власть мистера Роза над его окружением – дочь не смеет даже дать имя собственной дочери. Проснулся он на рассвете, взял с ночного столика ручку и с тяжелой обреченностью стал обводить написанные карандашом последние окончательные цифры на обратной стороне фотографии с экипажем «Ударов судьбы». Жирная черная линия ложилась поверх светлой карандашной, нестираемость как бы внушала надежду; контракты тоже подписывают ручкой, как видно, чернила считаются более крепким зароком, чем грифель карандаша. Он не знал, что и Кенди не спит, у нее заболел живот, и она пошла в ванную за лекарством. Ее тоже потянуло взглянуть на число «270», поставившее точку их тайным встречам после возвращения Уолли. Но Кенди обошлась с ним менее почтительно. Вместо ручки она обратилась к ластику и бесследно стерла его с обратной стороны фотографии, на которой учила Гомера плавать. Живот сразу прошел, и она скоро уснула. Это удивило ее – как легко, без надрыва приняла она мысль, что ее жизнь (та, которую она вела вот уже пятнадцать лет) через пару месяцев кончится.

А Гомер и не пытался уснуть, он хорошо знал себя, все равно не уснет. Открыл «Новоанглийский медицинский вестник» и стал читать про антибиотики. Он уже много лет следил за применением пенициллина и стрептомицина. Ауромицин и террамицин знал меньше, но в применении антибиотиков, по его мнению, было много общего. Он прочитал про ограниченные возможности неомицина; отметил, что акромицин и тетрациклин одно и то же. Вывел несколько раз на полях «эритромицин», пока не запомнил, этому его научил д-р Кедр.

«Э-р-и-т-р-о-м-и-ц-и-н», – писал Гомер, «яблочный врач», как его назвал мистер Роз. Этот ярлык он тоже занес на поля, ниже добавил: «Вновь бедуин». И стал одеваться.

Утром Кенди послала Анджела в дом сидра, узнать у Роз Роз, не нужно ли чего ребенку. И Анджел с первого взгляда влюбился. Парии, его сверстники, смеялись над его именем. Он, наверное, был единственный Анджел во всем Мэне. И он стеснялся знакомиться с девушками, боясь назвать свое имя. Красивые, самоуверенные одноклассницы из Сердца и камня не замечали сто, их интересовали парни постарше. Он нравился дурнушкам, любительницам сплетен. Они могли часами болтать, когда, кому, какой парень что говорил. Он знал, что все, сказанное им одной из них, вечером будет растрезвонено по телефону всем. И наутро они будут смотреть на него, хихикая и пожимая плечами, как будто накануне он каждой сморозил одну и ту же глупость. И он старался держаться от них подальше, поглядывая на девушек из старших классов: ему нравились те, кто редко шепчется с подружками. Они ему казались взрослыми, искушенными – должно быть, позволяли себе то, что лучше хранить ото всех в тайне.

В 195… году девушки одних лет с Анджелом мечтали встречаться со взрослыми парнями; ну а те, как было и будет во вес времена, мечтали о большем, чем невинные свидания.

Дочь мистера Роза была не только экзотическое создание. У нее была своя дочка, а значит, с этим «большим» она уже была знакома.

По утрам в доме сидра было сыро и холодно. И Роз Роз купала малышку снаружи, на солнце. Когда Анджел подошел, малышка плескалась в большой лохани, а Роз Роз что-то ей ласково говорила и не слыхала его шагов. Анджел рос в основном под надзором отца, и его очень тронула сцена мадонны с младенцем, тем более что мадонна была на удивление юна, всего на два-три года старше. Но ухватки и выражение лица, когда она глядела на девочку, были зрелые, материнские. Фигура вполне сложилась. Лицо круглое, мальчишеское, ростом немного выше Анджела.

– Доброе утро, – громко сказал Анджел, напугав малышку в лохани.

Роз Роз подхватила ее в полотенце и выпрямилась.

– Ты, наверно, Анджел, – сказала она, застенчиво улыбнувшись.

Через все лицо у нее шел тонкий шрам, задевший нос, верхнюю губу и даже десну; нож, как видно, наткнулся на клык и выбил его; поэтому улыбка у нее была скованной. Потом она объяснила Анджелу, что нож задел корень и зуб выпал. Любовь, захлестнувшая Анджела, была так сильна, что даже шрам показался ему прекрасным. Во всем облике Роз Роз это был единственный изъян.

– Я подумал, может, для ребенка что-то нужно, – сказал он.

– У нее режутся зубки. Вот она и куксится, – опять улыбнулась Роз Роз.

Из дома сидра вышел мистер Роз; увидев Анджела, он тоже улыбнулся, приветливо махнул, подошел и обнял его за плечи.

– Как ты живешь? – спросил он. – Вырос, вижу. А я когда-то ставил его себе на плечи, – повернулся он к дочери. – И он рвал яблоки, до которых не дотянуться, – пояснил мистер Роз и от избытка чувств ткнул его кулаком в бок.

– Я надеюсь еще подрасти, – сказал Анджел; пусть Роз Роз не думает, что он такой и останется. Он будет выше ее, совсем скоро.