– У тебя нет никаких оснований считать себя приемышем, – как-то сказал ему Гомер. – У тебя целых три родителя, у всех других людей в лучшем случае два.

Кенди заменяла маму, а Уолли – второй отец, или, лучше сказать, любимый чудаковатый дядюшка. Сколько Анджел помнил себя, он всегда жил с ними троими. Все вокруг было незыблемо. Ему даже не пришлось менять детскую на взрослую спальню.

Вырос он в бывшей комнате Уолли, в той, где жили когда-то Уолли с отцом. Анджел с младенчества обитал в мальчишеской комнате, полной спортивных наград (в юности Уолли не раз побеждал на теннисном корте, в плавательном бассейне) и многочисленных фотографий Кенди и Уолли, среди которых была одна отца – Кенди учит Гомера плавать. Уолли подарил ему медаль «Пурпурное сердце», она висела на стене, прикрывая пятно, оставленное убитым комаром, и размазанное пальцем Олив. В ту ночь, когда она в этой комнате прихлопнула комара, в доме сидра был зачат Анджел. Комнату давно пора было красить.

Спальня Гомера была теперь в конце коридора, в бывшей хозяйской спальне. В ней умер Сениор и когда-то жила Олив. Сама Олив умерла в кейп-кеннстской больнице, не дождавшись возвращения Уолли. У нес был неизлечимый рак, который унес ее после анализа, установившего диагноз, в считанные дни.

Гомер, Кенди и Рей по очереди навещали ее; кто-нибудь один оставался с Анджелом, но у ее постели всегда кто-то сидел. Между собой Гомер и Кенди говорили, если бы Уолли вернулся домой при жизни Олив, все у них наверняка сложилось бы по-иному. Из-за состояния Уолли и большого риска полетов в военное время было решено не сообщать ему о болезни матери. Олив сама того не хотела.

Перед самым концом она уверовала, что Уолли вернулся. Ей давали столько наркотиков в последние дни, что она стала принимать за него Гомера. Он читал ей куски из «Джейн Эйр», «Давида Копперфильда», «Больших надежд», но чтения скоро пришлось прекратить – у Олив начало мутиться сознание. Гомер не сразу понял, к кому она обращается, когда Олив первый раз не узнала его.

– Ты должен его простить, – сказала Олив. Речь у нее становилась невнятной. Она взяла его за руку, но не удержала, и обе руки – ее и его – упали к ней на одеяло.

– Простить его? – переспросил Гомер.

– Да. Он так ее любит и ничего не может с этим поделать. Она очень ему нужна.

Кенди Олив ни с кем не путала. ,

– Он вернется калекой. А меня не будет. Кто станет за ним ухаживать, если он и тебя потеряет?

– Я всегда буду за ним ухаживать. Мы с Гомером, – ответила Кенди.

Как ни была Олив оглушена наркотиками, она уловила в ответе Кенди уклончивость, которая ей не понравилась.

– Нельзя обижать и обманывать того, кто и так обижен и обманут судьбой, – сказала она.

Наркотики уничтожили все запреты, налагаемые условностями. Но не ей первой начинать разговор о том, что она и без того знала. Они сами должны посвятить ее в свою тайну. А раз не хотят, пусть гадают, известно ли ей что-нибудь.

– Он сирота, – сказала она Гомеру.

– Кто он? – спросил Гомер.

– Он. Не забывай, у сирот ведь ничего нет. А нужно им все, что и другим людям. И сирота так или иначе это приобретает. Смотрит кругом, видит, что может взять, и берет. Мальчик мой, – продолжала Олив, – виноватых нет. Чувство вины может убить.

– Да, – сказал Гомер, держа руку Олив. Нагнулся к ней послушать дыхание, и она поцеловала его, веря, что целует Уолли.

– Чувство вины может убить, – повторил он Кенди слова Олив после ее смерти. И ему опять вспомнились слова Рочестера про угрызения совести.

– Мне это можно не говорить, – ответила ему Кенди. – Дело обстоит просто. Он приезжает домой. И даже не знает, что мать его умерла. А тут еще… – Она вдруг замолчала.

– Не знает, – эхом откликнулся Гомер.

Кенди и Уолли поженились, не прошло и месяца после его возвращения в «Океанские дали»; Уолли весил сто сорок семь фунтов. К алтарю его вез в инвалидном кресле Гомер. Кенди и Уолли поселились в большой спальне на первом этаже, переоборудованной еще Олив.

Вскоре после возвращения Уолли Гомер написал Уилбуру Кедру: «Смерть Олив сыграла главную роль в решении, принятом Кенди. Все остальное – паралич Уолли, предательство, угрызения совести – значения бы не имело».

«Кенди права, – отвечал д-р Кедр, – об Анджеле можно не беспокоиться, он купается в любви. Как он может чувствовать себя сиротой, если ни единого дня им не был. Ты – прекрасный отец. Кенди – прекрасная мать. Уолли тоже любит его. И ты боишься, что его будет мучить мысль, кто его настоящий отец? Так что с Анджелом проблем нет и не будет. Проблема будет с тобой. Тебе захочется, чтобы он знал, кто его отец. Тебе это надо, ему все равно. Ты сам захочешь сказать ему, что ты его отец, вот в чем проблема. В тебе и Кенди. Ты гордишься им. Ради самого себя, а не ради Анджела ты хотел бы открыть ему, что он не сирота».

А для себя д-р Кедр записал в «летописи»: «Здесь, в Сент-Облаке есть только одна проблема. Имя ей – Гомер Бур. И так будет всегда. Куда бы судьба ни занесла его».

Карие глаза, подсвеченные тенями, да еще задумчивый, отрешенный взгляд, пытливый и вместе мечтательный, который иногда появлялся у Анджела, – вот и все, что было в нем от отца. Он никогда не считал себя сиротой; он знал, что его усыновили, что он родился там же, где его отец. Но еще он знал, что его любят, он всегда это чувствовал. И не важно, что Кенди он звал «Кенди», Гомера «папа», а Уолли «Уолли».

Он был очень сильный, уже второе лето легко брал Уолли на руки и вносил его по ступенькам в дом, в пенистые волны прибоя; в бассейне переносил через мелкое место, а потом усаживал в кресло-коляску. На пляже Гомер учил Анджела, как преодолевать с Уолли на руках бурлящую кромку прибоя. Уолли плавал лучше всех, но сперва надо доставить его туда, где поглубже. И тогда уж он учил их, как нырять под волну, как ее оседлать.

– На мелком месте Уолли может только барахтаться в воде, – объяснил Гомер сыну.

В обращении с Уолли надо было соблюдать определенные правила (всюду эти правила, думал Анджел). Хотя Уолли был прекрасный пловец, без присмотра он никогда не плавал. И Анджел уже несколько лет был его телохранителем, купались ли они в бассейне или в океане. Резвясь в воде, они напоминали выдр или, вернее, дельфинов. Боролись и топили друг друга с таким азартом, что у Кенди замирало сердце.