Несколько лет подряд он приезжал с женщиной, большой, мягкой и тихой, с ней была девочка, сидевшая у нее на коленях. Когда девочка подросла и появилась опасность, что она может попасть в беду, Роз перестал брать их с собой.

Каждый год вместе с Розом приезжал только повар Котелок.

– Как ваша девочка? – спрашивал Гомер Роза, когда женщина с дочкой перестали приезжать.

– Растет. Как и твой сын.

– А как ваша жена?

– Смотрит за девочкой.

Только однажды за все пятнадцать лет Гомер рискнул поговорить с Розом о правилах дома сидра.

– Надеюсь, я никого ими не обижаю? – сказал он. – Если кому что не нравится, скажите мне. Это ведь я их пишу, с меня и спрос.

– Ни у кого никаких обид, – улыбнулся мистер Роз.

– Всего-то несколько коротеньких правил.

– Да, – кивнул мистер Роз. – Конечно.

– Меня что беспокоит – они не соблюдаются.

Мистер Роз с годами не менялся, то же лицо с лукавинкой, та же стройная, гибкая фигура.

– У нас ведь есть свои правила, – мягко взглянув на Гомера, проговорил он.

– Свои правила, – как эхо повторил Гомер.

– На все случаи жизни. Например, как надо вести себя с вами.

– Со мной?

– С белыми. У нас и на это есть правила.

– Точно, – протянул Гомер, хотя на этот раз не очень-то понял мистера Роза.

– Есть еще правила как драться.

– Драться, – опять подхватил Гомер. – Между собой. Одно из них говорит: сильно порезать противника – нельзя. Поиграть ножичком можно, но аккуратно. Никаких больниц, никакой полиции.

– Ясно.

– Ничего, Гомер, тебе не ясно. В этом все дело. Мы умеем так поработать ножом, что никто ничего не. заметит.

– Точно.

– У тебя какой-нибудь другой ответ есть?

– Только, пожалуйста, не на крыше, – забеспокоился Гомер.

– На крыше ничего плохого случиться не может, – сказал Роз. – Все плохое случается на земле.

Гомер хотел было сказать свое любимое «точно», но вдруг почувствовал, что ничего не может произнести. Мистер Роз молниеносным движением схватил его язык большим пальцем и плоским указательным. Во рту у Гомера появился легкий привкус пыли. Он и не подозревал, что можно так просто схватить человека за язык.

– Попался, – улыбнулся опять мистер Роз и выпустил язык.

– Реакция у вас быстрая, – выдавил из себя Гомер.

– Точно, – внутренне подобравшись, проговорил мистер Роз. – Быстрее не бывает.

Уолли жаловался Гомеру, как быстро приходит в негодность крыша. Каждые два-три года приходится крыть заново, менять желоба, металлические кронштейны.

– Ну хорошо, – говорил Уолли. – Пусть у них есть свои правила. Но наши-то тоже надо соблюдать.

– Не знаю, – пожал плечами Гомер. – Напиши ему это. Но никто не хотел ссориться с мистером Розом, он был назаменимый работник. Сезонники слушались его беспрекословно, и яблочный сезон заканчивался каждый год ко всеобщему удовольствию.

Кенди, которая ведала приходами и расходами, утверждала, что затраты на починку крыши с лихвой окупаются редкими деловыми качествами мистера Роза.

– Что-то в нем есть от гангстера, не в обиду ему будь сказано, – заметил Уолли. – Честно говоря, я не хочу знать, как ему удается держать в узде свою команду.

– Но он таки их держит в узде, – сказал Гомер.

– Он хорошо работает, а это главное. Пусть живет по своим правилам, – подытожила Кенди.

Гомер отвернулся; для Кенди личная договоренность – все, других правил для нее нет.

Пятнадцать лет назад они договорились, по каким правилам будут жить, вернее, Кенди продиктовала их. (Уолли тогда еще не вернулся.) Они стояли в доме сидра (с Анджелом была Олив), приходя в себя после любовных ласк, но что-то у них в тот вечер не задалось. Что-то было неладно. Как будет и все последующие пятнадцать лет.

– Давай договоримся об одном важном деле, – сказала Кенди.

– Давай, – согласился Гомер.

– Анджел принадлежит нам обоим, тебе и мне. Что бы дальше ни произошло.

– Конечно.

– Ты всегда будешь его отцом и будешь уделять ему столько времени, сколько хочешь. Как отец. И я буду отдавать ему все время. Как мать. И так будет всегда.

– Всегда, – согласился Гомер. Хотя и была в этом уговоре фальшь.

– Всегда, – подчеркнула Кенди. – Что бы потом ни случилось, с кем бы я ни была – с тобой или с Уолли.

После небольшого раздумья Гомер сказал:

– Так, значит, ты склоняешься к тому, чтобы быть с Уолли?

– Никуда я не склоняюсь. Я стою здесь с тобой, и мы обговариваем, как жить дальше. По каким правилам.

– Я пока не вижу никаких правил, – сказал Гомер.

– Анджел принадлежит тебе и мне, – твердо сказала Кенди. – Мы оба должны быть рядом. Мы – его семья. Никто не имеет права ухода.

– Даже если ты будешь с Уолли?

– Ты помнишь, что ты мне тогда сказал? Когда ты хотел, чтобы я родила Анджела?

Гомер чувствовал, что ступает на слишком тонкий лед.

– Напомни мне, – осторожно сказал он.

– Ты сказал, что он и твой ребенок. Что он наш. Что я не имею права одна решать, быть ли ему. Помнишь?

– Ну, помню, – ответил Гомер.

– Раз он был наш тогда, он и сейчас наш, что бы ни случилось, – повторила Кенди.

– И будем жить все вместе, в одном доме? – спросил Гомер. – Даже если ты вернешься к Уолли?

– Будем жить одной семьей, – кивнула головой Кенди.

– Одной семьей, – эхом откликнулся Гомер. Эти слова прочно запали ему в душу. Сирота всегда остается ребенком, сироты боятся перемен, им претят переезды; сироты любят однообразие.

За эти пятнадцать лет Гомер убедился: в жизни столько правил, сколько людей; И все равно каждый год вывешивал подновленные правила дома сидра.

И все эти пятнадцать лет совет попечителей пытался найти д-ру Кедру замену. Да так и не нашел. Никто не хотел ехать в Сент-Облако. Были люди, снедаемые желанием безвозмездно служить ближнему своему; но на земле существуют места более экзотические, чем Сент-Облако, где можно славно пострадать за человечество. Не смог совет подыскать и новой сестры, даже помощника по административной части и того не нашлось. Удалившись от дел (в совете д-р Гингрич, конечно, остался, так до конца в нем и пребудет), старый психоаналитик подумывал о Сент-Облаке, но миссис Гудхолл справедливо указала ему, что акушерство не его специальность. Его психотерапевтический кабинет большую часть времени пустовал, в Мэне к психотерапии относились тогда с недоверием; и все же д-р Гингрич был слегка удивлен и даже задет, когда миссис Гудхолл напомнила ему об этом с некоторым злорадством. Миссис Гудхолл и сама уже была пенсионного возраста, но пенсия – это последнее, что могло прийти в ее неукротимую голову. Уилбуру Кедру перевалило за девяносто, и ей не давала покоя мысль, как бы избавиться от него, пока он жив; если он умрет в седле, это будет ее личное поражение.