Г о р б у н о в. Как мне вас благодарить!

К а т я. Не меня. Федора Михайловича. А я только дала наш адрес.

Г о р б у н о в. Вовка! Хотел бы я на него сейчас посмотреть. (Пауза.) Что у вас нового?

К а т я. Папа здоров. Картина его висит в Доме флота, и скоро ее повезут в Москву. По-моему, это его лучшая вещь. Живет по-прежнему у Юлии Антоновны. Павел Анкудинович хочет переезжать к себе, но папа его не пускает. Да! Тамара теперь тоже живет с нами.

Г о р б у н о в (нахмурился). А что этот... Селянин?

К а т я. Разве вы не знаете? Его судил Трибунал как дезертира с поля боя. Из-за него погибла ваша жена. Зачем вы спрашиваете? Вы все знали значительно раньше меня.

Г о р б у н о в. Даю вам слово, ничего не знал. Механик молчал как рыба до вчерашнего дня. И то каждое слово надо было вытягивать клещами. А у контрадмирала я хлопал глазами и не мог взять в толк, о чем он меня спрашивает. Никогда этого Федору не прощу. Всю жизнь буду пилить.

К а т я. Не надо. Он - прелесть. Я бы хотела иметь такого друга, как он. А у него ведь, кроме вас, нет никого на свете. Он вас очень любит.

Г о р б у н о в. Это я сам знаю. Все равно буду пилить.

К а т я. Что у вас скверный характер, - это всем достаточно известно. Последнее время, кажется, стал немножко мягче. Тьфу, тьфу, не сглазить бы! А у меня характер портится. Я бываю теперь очень злая и противная. Юлия Антоновна говорит, что я стала шипеть на всех, как кошка. А на вас я очень, по-настоящему, глубоко обижена.

Г о р б у н о в. За что?

К а т я. Не хотела говорить, но придется, а то буду продолжать злиться. Скажите, зачем вы мне сказали неправду?

Г о р б у н о в. Когда?

К а т я. Тогда, в первый наш вечер - помните? Вы сказали, что у вас есть жена. Ведь вы уже тогда знали, что Лели нет. Зачем же? Ну, хорошо, тогда вы могли сказать мне все что угодно, мы только что познакомились. Почему потом вы не сказали правды? У вас было горе, которого я не знала. Зачем вам это было нужно? Неужели вы думали, что я хочу - мне даже стыдно сказать - женить вас на себе? Вы чего-то боялись? Боже мой, если бы вы только знали, до чего мне это все равно. Мне все равно кем быть - вашей женой или любовницей, другом или сестрой - мне нужны только вы и ничего от вас. Вы мне нужны такой, какой вы есть - злой и нежный, в радости и в печали, здоровый или больной. Даже если б вы стали калекой, в моем чувстве ничего бы не изменилось. Все остальное меня не касается. Я могу кричать на улице, что вы мне дороги, а могу сделать так, что об этом никто никогда не догадается, даже папа и тетя Юля. Зачем вы меня обидели? Зачем?

Г о р б у н о в. Не знаю, смогу ли я вам объяснить... Понимаете, когда Соловцов рассказал мне, как погибла Леля, я вдруг почувствовал, - не знаю, поймете ли вы, - что ее смерть опять связала нас, что не может, не должно быть у меня ни любви, ни своего дома, пока я не отомстил за нее, за свою жену, которую не сумел защитить. Вы этого не поймете.

К а т я. Нет, я понимаю.

Г о р б у н о в. Может быть, все это совсем неправильно, но что же с собой поделаешь!

К а т я. Я догадывалась. Да нет, знала. И зачем я теряю дорогие минуты и спрашиваю вас обо всех этих вещах? Я же все, все знаю. Только очень хотелось знать наверное.

Г о р б у н о в. А сколько времени я потерял! Страшно подумать. А теперь, когда мне так много надо вам сказать, - время расставаться.

К а т я. И не говорите. Помолчим. Я хочу, чтоб у нас было так, как у вас с Федором Михайловичем.

Г о р б у н о в (улыбнулся). Без лишних слов?

К а т я. Угу. (Пауза.) Слышите? Это анданте из скрипичного концерта. Когда я его слушаю, я всегда думаю, что это про нас.

Радио доносит напряженно-страстный напев скрипки,

сопровождаемый оркестром. Они слушают молча, не

шелохнувшись. И когда с последним фермато руки их

соединяются, им остается договорить немногое.

Когда ты уходишь?

Г о р б у н о в. Лодка стоит в готовности. Может быть, сегодня, может быть, через три дня. Об этом не спрашивают.

К а т я. Ты будешь помнить меня?

Г о р б у н о в. Всегда.

К а т я. Ты будешь слышать мой голос?

Г о р б у н о в. Изредка. Только рано утром, перед погружением.

К а т я. Я буду часто читать шестичасовую сводку. И ты должен знать, что я думаю о тебе и говорю с тобой.

Г о р б у н о в. Да.

К а т я. Передай привет всем своим. Скажи им, что я их очень люблю.

Г о р б у н о в. А меня?

К а т я. Не смей шутить. Я не хочу.

Г о р б у н о в. Я не шучу. Просто мне хочется еще раз услышать, что ты меня любишь. Мне еще не верится.

К а т я. Я тебя очень люблю. Очень сильно. И не понимаю, как тебя можно не любить.

Г о р б у н о в. Я хочу, чтоб ты поехала к моей матери. Познакомься с ней. Назовись ей... как захочешь, как тебе подскажет сердце. Я должен был раньше подумать об этом. Она живет в Кронштадте. Казарменная, восемь.

К а т я. Я буду очень рада. Но как я попаду в Кронштадт?

Г о р б у н о в. Тебе поможет Борис Петрович. И вообще, если тебе что-нибудь нужно - к нему.

К а т я. Я его не люблю.

Г о р б у н о в. Ты его не знаешь. А мы плавали вместе. Теперь насчет Вовки. Когда отгоним немцев от города, заберем его сюда? У меня на тебя большие надежды. Ваш покорнейший слуга, как видите, весьма далек от совершенства. Пусть мой сын будет настоящим офицером флота. Вернусь - еще поговорим. Ну, а если - сама понимаешь, война, - если что случится, пусть он знает, что его родной отец был моряком и погиб в бою за Балтику. И больше ничего. Вот так.

К а т я. Постой. Что ты сказал? И почему я тебя так спокойно слушаю? Виктор! Подожди. Я не хочу.

Г о р б у н о в. Успокойся. Я совершенно уверен в себе и в нашем успехе. Но надо же трезво смотреть на вещи. Случайности бывают и на Невском.

К а т я. Я не хочу ничего знать. Ну почему все так несправедливо? Почему именно теперь, когда ты стал мне таким близким, тебя от меня забирают? И почему первыми идти в море, навстречу всем опасностям должны самые лучшие, самые смелые и честные, а другие, как твой Борис, могут ходить по Набережной с самодовольным видом, когда ты, ты...

Г о р б у н о в (мягко). Катя, перестань!

К а т я. Нет, не хочу. Я имею право говорить так, как я чувствую. Мне страшно, и я не хочу, чтоб ты уходил. Почему именно ты? Почему раньше, чем все? Я не могу смотреть на этот памятник, он поставлен здесь, чтобы свести меня с ума.

Г о р б у н о в. Катя, возьми себя в руки. (Пауза.) Этот памятник поставлен здесь для того, чтобы напоминать людям, что такое долг и честь. Я хочу, чтоб ты разлюбила и отреклась, чтоб ты прокляла меня и самую память обо мне, если я, командир советского корабля, окажусь слабее духом, чем матрос со "Стерегущего".

К а т я. Я не разлюблю тебя никогда.

Г о р б у н о в. Неправда. Ты сказала, что любишь меня таким, как я есть. Если б я не хотел идти в поход, если б я вдруг захотел спрятаться за твою юбку, - это был бы уже не я. И назавтра я стал бы для тебя ничтожеством, падалью, ты прошла бы мимо меня не оглянувшись.

К а т я (плача). Может быть. И все-таки я не могу. Не могу...

Г о р б у н о в. Катя! Ты помнишь наш тост в декабре?

К а т я (сквозь слезы). Помню. Кто помогает воевать - друг. Мешает враг. Помню.

Г о р б у н о в (жестко). Ты мне мешаешь, Катя.

К а т я. Прости. Сейчас. Ты должен понять. Ну, сейчас. Одну, одну минуточку. Вот видишь, я уже улыбаюсь. Я слушаю тебя. Что ты хотел сказать? Я все помню. Не беспокойся ни о чем. Все будет хорошо. Иначе быть не может. И Вова будет моим сыном. (Засмеялась.) Видишь, я даже смеюсь.

Г о р б у н о в. Почему?

К а т я. Так. Я еще не была твоей женой, а уже стала матерью. Тебе пора? Иди.

Г о р б у н о в. Да. Меня ждут. Прощай, любимая! До встречи.

К а т я. До скорой встречи. Ты вернешься с победой. Я буду тебя встречать на пристани. Жаль, что ты не услышишь, как я пою. Иди. (Целует его.) Иди. Видишь, я улыбаюсь. Иди. Возвращайся скорей.