В. Я с вами разговариваю откровенно и серьезно. Однако, имейте в виду, что на Бюро с вами уже не будут дискутировать, а будут решать вопрос.
К. Почему же, все-таки, на бюро МК или райкома? Почему не в низовой организации? Ведь по уставу такие вопросы должны решать первичные организации.
В. Этот вопрос не минует и первичную организацию. У вас в институте, кажется, завтра собрание? На бюро Московского Комитета вас, видимо, вызовут послезавтра, если не будет задержки из-за городской конференции. До свидания.
Через два месяца после этого разговора я был исключен из партии решением бюро райкома Фрунзенского района г. Москвы.
* Ю. Н. Верченко в настоящее время - секретарь правления Союза писателей СССР. Тогда был зав. отделом культуры МК.
** В 1966 г. Ю. Верченко был директором издательства "Молодая Гвардия", которое выпустило мою книгу о Брехте.
*** См. "Ответ сталинцу".
ПРОЩАНИЕ С ПАРТИЕЙ
В бюро Свердловского РК КПСС
Первый секретарь РК тов. Б. В. Покаржевский задал мне 6 мая с. г. (по телефону) вопросы, на которые я отвечаю письменно, так как по состоянию здоровья не могу притти на бюро РК.
1. Осенью 1967 г. ко мне обратились товарищи из журнала "Тагебух", органа компартии Австрии, - в котором я и раньше сотрудничал, - с вопросом: что я думаю о появлении в некоторых советских журналах произведений, выражающих желание реставрировать культ Сталина. Австрийские товарищи писали, что эти публикации тревожат друзей СССР и служат аргументами для антисоветских и антикоммунистических пропагандистов, утверждающих, будто у нас происходит "реставрация культа" и будто коммунизм несовместим с демократией, с исторической правдой, с гуманизмом и т. п.
2. Такие вопросы я не мог оставить без ответа. Моя основная профессия - исследование прошлой и современной западной культуры (театра, литературы, искусства), главным образом, на материалах стран немецкого языка (ГДР, ФРГ, Австрии, Швейцарии), моя военная специальность - пропаганда среди войск и населения противника; и в ГДР и в ФРГ работают мои бывшие ученики, которым я в годы войны помог из солдат и офицеров гитлеровского вермахта превратиться в деятельных антифашистов. Некоторые из них стали коммунистами. Товарищам из "Тагебух" я написал подробное письмо, которое они и опубликовали.
3. На партийном собрании в Институте Истории Искусств 9 апреля в некоторых выступлениях извращался смысл этого письма. Мне приписывалось утверждение, будто у нас восстанавливается культ Сталина, тогда как в действительности я доказывал прямо противоположное - невозможность такого восстановления. Мне приписывались и нападки на писателя С. С. Смирнова, автора книг о героях Бреста, тогда как в вопросе "Тагебух" и в моем отчете речь идет о другом литераторе С. В. Смирнове - авторе поэмы, опубликованной в журнале "Москва" (будучи болен, я не присутствовал на собрании и узнал об этом только теперь).
Видимо, бюро РК получило также неправильную информацию, поскольку тов. Б. В. Покаржевский спрашивал меня об "интервью в западно-германской газете". Поэтому я прилагаю дословный перевод текста, опубликованного в январско-февральском номере австрийского коммунистического журнала "Тагебух". Считаю показательным, что до сих пор этот текст не был, насколько мне известно, перепечатан буржуазными газетами.
4. За все, что было высказано в этом письме, я и сегодня отвечаю полностью. Я убежден, что такой откровенный разговор, который ведется в нем с австрийскими товарищами, может быть только полезен и в любой другой аудитории. Суть этого разговора соответствует решениям 20 и 22-го съездов, подтвержденных решениями 23-го съезда и другими партийными документами. Напротив, попытки утаить и даже отрицать историческую правду, провозглашенную с трибун партийных съездов и запечатленную во многих неопровержимых документах и литературных свидетельствах, которые публиковались в течение 15 лет у нас и за рубежом, - могут лишь принести вред престижу партии и советского государства и делу социализма во всем мире.
5. По поводу обвинений, предъявленных мне в связи с письмом о процессе Галанскова, Гинзбурга и др., которые, якобы, используют враги, сообщаю:
а) Мое личное письмо, адресованное в секретариат ЦК, Верховный Совет, Генеральному Прокурору и адвокатам не было нигде опубликовано, ни оглашено по радио. Суть этого письма заключалась не столько в защите осужденных, сколько в критике таких обстоятельств дела, которые позволили использовать его нашим идеологическим противникам.
б) Я подписал также одно коллективное письмо Генеральному Прокурору, которое не было нигде ни оглашено, ни опубликовано.
6. Все, что я писал, отвечая австрийским товарищам, так же, как все, что я писал и говорил в статьях, книгах, научных работах, публичных выступлениях и письмах, обращенных в партийные и советские инстанции, определяется прежде всего моим сознанием гражданского и партийного долга, моей гражданской и партийной совестью.
Однако, сейчас я подвергаюсь незаслуженной и оскорбительной дискриминации. Так, например, в Институте Истории Искусств из подготовленных к печати коллективных сборников изымаются мои работы, уже обсужденные и утвержденные (например, статья о современных швейцарских драматургах Фрише и Дюренматте). Дирекция Института отказывает мне в отпуске, на котором настаивают врачи, хотя план моей научной работы перевыполнен, а состояние здоровья требует отъезда в санаторий.
7. Ввиду того, что я еще не оправился после резкого, продолжительного обострения болезни сердца, - которое было вызвано именно воздействием начавшейся "проработки", и мне необходимо продолжать лечение в санаторных условиях, я не могу присутствовать при обсуждении моего дела.
7 мая 1968 года.
Я не знаю, как секретарь райкома поступил с этим заявлением. Через две недели, 20 мая бюро райкома заочно исключило меня из партии. Это решение я не оспаривал и поэтому даже не пытался узнать, как оно было мотивировано.
ОБ ИСТОРИЧЕСКИХ ТРАГЕДИЯХ И ФАРСАХ
Из личного письма
9-го января 1905 года тысячи петербургских рабочих шли к царскому дворцу просить царя о милосердии, о заступничестве. Они шли, веря и надеясь, глубоко почитая царскую власть На их доверие ответили пулями, шашками, нагайками. Царские слуги убивали народную веру в царя.
Из тех, кто бежал тогда от расстрелов, от избиений, мало кто стал настоящим противником государства. Они разошлись по домам, устрашенные, разочарованные, перестав надеяться, неспособные больше никому верить. Однако, позднее на смену им пришли другие, более молодые, более решительные. И они уже не хотели просить, не верили ни в царскую власть, ни в милосердие. Но тем более страстно верили в спасительность насилия, тем более решительно отрицали все, связанное с правительством, с государством. Так было.
В январе-феврале 1968 года несколько сот - едва ли больше тысячи советских интеллигентов писали сообща и пo-одиночке письма, обращенные к правительству, к руководству партии, в верховный суд и т. д. Они писали, упрашивая пересмотреть одно несправедливое судебное решение, один неправедно суровый приговор, вынесенный трем молодым людям. А некоторые писали еще и возражая против насильственного заключения в психиатрическую больницу талантливого ученого А. Есенина-Вольпина, который пытался заступаться за этих осужденных.
Все писавшие и подписывавшие эти прошения уважали тех, к кому обращались, доверяли им и надеялись на них. Многие, едва ли не подавляющее большинство таких "подписантов" или "подписанцев" (эти новые слова появились нынешней весной) не столько жалели невинно осужденных, сколько заботились о престиже государства и партии. Однако им отвечали публичной бранью, угрозами, административными взысканиями, их исключали из партии и увольняли с работы.
Разумеется, они и теперь не станут врагами своего государства. Устрашенные, разочаро-ванные, перестав надеяться и неспособные больше верить, они вынуждены с бессильным отчаянием наблюдать, как усердствуют бездарные или своекорыстные прислужники этого государства. Их слепая привязанность к номенклатурным кормушкам побуждает безоглядно разить каждого, кто покажется опасным уже потому, что осмелилися "свое суждение иметь" и, значит, может посягнуть на их привилегии. Они разят, не понимая, что это слепое неистовство расшатывает их собственный кров и он может обрушиться не только на злополучных просителей, тщетно пытающихся предостерегать, но и на их преследователей.