– Ага… ага… это, вероятно, правильно. Ещё: кто мог убить его?

– Да это тоже сложно. Здесь возможно лишь одно объяснение. Очевидно, как вы и предполагали, у него были тайные поклонники. Они и решили отомстить Каиафе за смертный приговор.

– Так. Ну, что же теперь делать?

– Я буду искать убийцу, а меня тем временем вам надлежит отдать под суд.

– За что, Афраний?

– Моя охрана упустила его в Акре.

– Как это могло случиться?

– Не постигаю. Охрана взяла его в наблюдение немедленно после нашего разговора с вами. Но он ухитрился на дороге сделать странную петлю и ушёл.

– Так. Я не считаю нужным отдавать вас под суд, Афраний. Вы сделали всё, что могли, и больше вас никто не мог бы сделать. Взыщите с сыщика, потерявшего его. Хотя и тут я не считаю нужным быть особенно строгим. В этой каше и путанице Ершалаима можно потерять верблюда, а не то что человека.

– Слушаю, прокуратор.

– Да, Афраний… Мне пришло в голову вот что: не покончил ли он сам с собою? {251}

– Гм… гм, – отозвался в полутьме Афраний, – это, прокуратор, маловероятно.

– А по-моему, ничего невероятного в этом нет. Я лично буду придерживаться этого толкования. Да оно, кстати, и спокойнее всех других. Иуду вы не вернёте, а вздувать это дело… Я не возражал бы даже, если бы это толкование распространилось бы в народе.

– Слушаю, прокуратор.

Особенно резких изменений не произошло ни в небе, ни в луне, но чувствовалось, что полночь далеко позади и дело идёт к утру. Собеседники лучше различали друг друга, но это происходило оттого, что они присмотрелись.

Прокуратор попросил Афрания поиски производить без шума и ликвидировать дело, и прежде всего погребение Иуды, как можно скорее.

А затем он спросил, сделано что-либо для погребения трёх казнённых.

– Они погребены, прокуратор.

– О, Афраний! Нет, не под суд вас надо отдавать, нет! Вы достойны наивысшей награды! Расскажите подробности.

Афраний начал рассказывать. В то время как он сам занимался делом Иуды, команда тайной стражи достигла Голгофы ещё засветло. И не обнаружила одного тела.

Пилат вздрогнул, сказал хрипло:

– Ах, как же я этого не предвидел!

Афраний продолжал повествовать. Тела Дисмаса и Гестаса, с выклеванными уже хищными птицами глазами, подняли и бросились на поиски третьего тела. Его обнаружили очень скоро. Некий человек…

– Левий Матвей, – тихо, не вопросительно, а как-то горько, утвердительно сказал Пилат.

– Да, прокуратор…

Левий Матвей прятался в пещере на северном склоне Голгофы, дожидаясь тьмы. Голое тело убитого Иешуа было с ним. Когда стража вошла в пещеру, Левий впал в отчаяние и злобу. Он кричал, что не совершил никакого преступления, что всякий по закону имеет право похоронить казнённого преступника, если желает. Что он не желает расставаться с этим телом. Он говорил бессвязно, о чём-то просил и даже угрожал и проклинал…

– Меня, – сказал тихо Пилат, – ах, я не предвидел… Неужели его схватили за это?

– Нет, прокуратор, нет, – как-то протяжно и мягко ответил Афраний, – дерзкому безумцу объяснили, что тело будет погребено.

Левий Матвей, услыхав, что речь идёт об этом, поутих, но заявил, что он не уйдёт и желает участвовать в погребении. Что его могут убить, но он не уйдёт, и предлагал даже для этой цели хлебный нож, который был с ним.

– Его прогнали? – сдавленным голосом спросил Пилат.

– Нет, прокуратор, нет.

Что-то вроде улыбки в полутьме мелькнуло на лице Афрания.

Левию Матвею было разрешено участвовать в погребении. Тут Афраний скромно сказал, что не знал, как поступить, и что если он сделал ошибку, допустив к участию этого Левия Матвея, то она поправима. Левий Матвей, свидетель погребения, может быть легко так или иначе устранён.

– Продолжайте, – сказал Пилат, – ошибки не было. И вообще, я начинаю теряться, Афраний. Я имею дело с человеком, который, по-видимому, никогда не делает ошибок. Этот человек – вы.

Левия Матвея взяли на повозку, так же как и тела, и через два часа уже, в сумерках, достигли пустынного ущелья. Там команда, работая посменно по четыре человека, в течение часа выкопала глубокую яму и похоронила в ней трёх казнённых.

– Обнажёнными?

– Нет, прокуратор. Хитоны были взяты командой. На пальцы я им надел медные кольца. Ешуа с одною нарезкою, Дисмасу с двумя и Гестасу с тремя. Яма зарыта, завалена камнями. Поручение ваше исполнено.

– Если бы я мог предвидеть… Я хотел бы видеть этого Левия Матвея.

– Он здесь, прокуратор, – ответил Афраний, вставая и кланяясь.

– О, Афраний!..

Пилат поднялся, потёр руки, заговорил так:

– Вы свободны, Афраний. Я вам благодарен. Прошу вас принять от меня это, – и он достал из-под плаща, как тогда днём, спрятанный мешок.

– Раздайте награды вашей команде. А лично от меня вот вам на память… – Пилат взял со стола тяжёлый перстень и подал его Афранию.

Тот склонился низко, говоря:

– Такая честь, прокуратор…

– Итак, Афраний, – заговорил Пилат, плохо слушая последние слова своего гостя, нервничая почему-то и потирая руки, что, по-видимому, становилось привычкой прокуратора, – вы свободны, я не держу вас. Мне пришлите сюда этого Левия сейчас же. Я поговорю с ним. Мне нужны ещё кое-какие подробности дела Иешуа.

– Слушаю, прокуратор, – отозвался Афраний и стал отступать и кланяться, а прокуратор обернулся, хлопнул в ладоши и вскричал:

– Эй! Кто там? Свету в колоннаду мне! Свету!

Из тьмы у занавеса тотчас выскочили две тёмные как ночь фигуры, заметались, а затем на столе перед Пилатом появились три светильника.

Лунная ночь отступила с балкона, её как будто унёс с собою уходящий Афраний, а через некоторое время громадное тело Крысобоя заслонило луну.

Вместе с ним на балкон вступил другой человек, маленький и тощий по сравнению с кентурионом. Кентурион удалился, и прокуратор остался наедине с пришедшим.

Огоньки светильников дрожали, чуть-чуть коптили.

Прокуратор смотрел на пришедшего жадными, немного испуганными глазами, как смотрят на того, о ком слышали много, о ком сами думали и кто наконец появился.

Пришедший был чёрен, оборван, покрыт засохшей грязью, смотрел по-волчьи, исподлобья. Он был непригляден и скорее всего походил на городского нищего, каких много толпится у террас храма или на базарах Нижнего Города.

Молчание продолжалось долго и нарушилось оно каким-то странным поведением пришельца. Он изменился в лице, шатнулся и, если бы не ухватился грязной рукой за край стола, упал бы.

– Что с тобой? – спросил его Пилат.

– Ничего, – ответил Левий Матвей и сделал такое движение, как будто что-то проглотил. Тощая, голая, грязная шея его взбухла и опала.

– Что с тобою? Отвечай, – повторил Пилат.

– Я устал, – ответил Левий и поглядел мрачно в пол.

– Сядь, – молвил Пилат и указал на кресло.

Левий недоверчиво-испуганно поглядел на прокуратора, двинулся к креслу, поглядел на сиденье и золотые ручки и сел на пол рядом с креслом, поджав ноги.

– Почему не сел в кресло? – спросил Пилат.

– Я грязный, я его запачкаю, – сказал Левий, глядя в землю.

– Ну хорошо, – молвил Пилат и, помолчав, добавил: – Сейчас тебе дадут поесть.

– Я не хочу есть, – ответил Левий.

– Зачем же лгать? – спросил Пилат тихо. – Ты ведь не ел целый день, а может быть, и больше. Ну, хорошо. Не ешь. Я призвал тебя, чтобы ты показал мне нож, который был у тебя.

– Солдаты взяли его, когда вводили сюда, – ответил Левий и обнаружил беспокойство. – Мне его надо вернуть хозяину, я его украл.

– Зачем?

– Нужно было верёвки перерезать, – ответил Левий.

– Марк! – позвал прокуратор, и кентурион вступил под колонны.

– Нож его покажите мне.

Кентурион вынул из одного из двух чехлов на поясе грязный хлебный нож и, подав его прокуратору, ушёл.

– Его вернуть надо, – неприязненно повторил Левий, не глядя на прокуратора.