-Выдумываете все?

-Не совсем. На будущее проецирую... Смотреть надо вперед. На бога, говорят, надейся...

Он сидел особняком: не хватался за ее руки и коленки, но все в нем излучало сдержанное желание и готовность к сближению. Она почувствовала это теперь особенно явно и решила уступить ему, но прежде - расспросить его получше: чтоб не оставлять ничего недовыясненным.

-Вы и в бога верите?

-А ты?

-Обо мне особый разговор. Сейчас я спрашиваю.

У него, оказывается, был свой и простой взгляд на эти вещи.

-С богом у меня легкие отношения,- шутливо сказал он.- Если он есть, конечно... Если есть, то приду к нему - скажу, так, мол, и так: прибыл к вам, Сам Самыч, жду ваших указаний. Спросит он меня, чем ты всю жизнь занимался, а я ему: все последние тридцать или сорок лет - сколько выйдет возглавлял районную медицину. Раз так, скажет он, то у меня вопросов к тебе нет - в святые тебя произвести не могу, поскольку ты иного вероисповедания, но вот тебе - моя поликлиника, обеспечь мне обслуживание архангелов: они в последнее время барахлить стали. Буду трубить у него дальше...

-Это вам ваша главная врачиха рассказала?

Он несказанно удивился:

-А ты как угадала?.. Сам бы не выдумал?

-Нет, просто вы не из того теста... Но это вы совсем как Иван Герасимыч сказали. Это его слова: работал всю жизнь - что им еще от меня надо?

Иван Александрович досадливо хмыкнул: ему не понравилось сравнение.

-С ним мы расходимся. У него все на себе кончается: он работает и ничего больше не знает, а я о других думаю.

-Такой альтруист?

-Напротив. Радетель об общественном благе... Давай не будем об этом. А то всякое настроение убудет...

Она пригляделась к нему внимательней.

-Как вы бога назвали?

-Сам Самыч? А как его еще назвать? По-русски чтобы?

-Это уж, верно, ваши слова...- Он не подтвердил и не опроверг этого: не захотел вдаваться в подробности.- Самый главный, что ли? Но он, говорят, не только вверху, но и внизу и вообще кругом и везде?

-Может быть, и так,- безразлично согласился он.- Я не силен в этом. Человек я нерелигиозный, Ирина Сергевна. Знаю только, что нужно с общественной жизнью считаться. Какой бы плохой и двуличной она ни была. Иначе тебя никто всерьез принимать не станет. Будь ты хоть семи пядей во лбу - изволь подчиняться правилам...- и вновь, кажется, засомневался: связываться с ней или оставить ее в покое. Она же привыкла уже к его физическому соседству. Оно многое решает в таких обстоятельствах и сводит людей, которые, не подвернись случай, вряд ли подумали бы о сближении. Она потупилась и спросила:

-Что приуныли?

Он почувствовал перемену и снова зажегся - на этот раз не тлеющим, а ярким пламенем: -Не знаю. Из-за тебя, наверно. Допекла расспросами. Это почему-то польстило ей, но она умышленно ему не поверила. -Из-за досок, наверно? Достать тебе эти доски, что ли?..- придумала она, а он понял ее превратно и потянулся к ней с вполне определенными намерениями.Погоди,-решилась она.- Придется укол на полчаса раньше сделать...- но спросила все-таки: - Валентин Парфеныч ушел, потому что попросил об этом?..Он красноречиво отмолчался.- Удружил приятелю? Не в первый раз, наверно?..и, не дожидаясь ответа, ушла делать инъекцию...

Когда она вернулась, он успел положить на пол два матраса, соединить их и накрыть общей простынею.

-Чтоб не скрипело,- виновато пояснил он, и она, покачав от стыда головою, присоединилась к нему на этом временном, походном ложе.

-За что такие радости?- спросил он, потому что не ждал от нее столь быстрого и безусловного согласия. Он вообще не очень понимал ее - только чувствовал из отдаления, и это тоже влекло к нему: мы любим умных людей, но с известными ограничениями - чтоб не заглядывали в дно нашего колодца, а только ходили бы вокруг да около.

-За то, что чесотке меня выучил,- не то солгала, не то сказала правду она: она и сама толком этого не знала...

Утром, проснувшись и вспомнив ночные объятия и судороги, она устыдилась и озадачилась. Кроме нее, в палате никого не было. Из окон бил яркий зимний утренний свет, состоявший из отражений солнца и снега, олицетворявший собой чистоту и непорочность и словно ослеплявший ее укорами совести. Сначала она сообразила, что лежит нагишом, и поспешно и воровато оделась, потом вспомнила, что впервые в своей лечебной практике пропустила утреннюю инъекцию,- ей стало от этого еще более неловко. Стараясь не производить шума, она проскользнула в соседнюю палату - там, слава богу, все шло своим чередом: мать и дитя спали мирным сном; она не стала беспокоить их и вернулась, не сделав укола: ребенок и без того выздоравливал, и не надо было мешать ему - вернулась к себе, присела на кровать, спохватилась, подняла с пола матрас и простыни и только тогда всерьез раздумалась...

Ей было не по себе. То, что ночью выглядит естественным и желанным, утром, при свете дня, нередко подвергается сомнению. Она испытывала душевную раздвоенность. Тело ее свидетельствовало о полноте чувств и приобретенном успокоении, и лицо, наверно, расслабилось и похорошело, как у Натальи Ефремовны после встречи с возлюбленным, но мысли пребывали в смятении и нерешительности. Она подумала о том, что все надо делать вовремя. В юности у нее не возникло бы вопросов и раскаяния: любовь есть любовь, перед ней все пасует и отступает - теперь же на ум шли невольные, но вполне законные и обоснованные раздумья и опасения. Кроме сомнений в том, что она всерьез и надолго полюбила Ивана Александровича, положение усложнялось тем, что он был ее главным врачом и руководителем,- от этого в неожиданно возникшем уравнении появлялись новые неизвестные величины и оно окончательно запутывалось...

Он между тем давно встал и ждал ее в горнице, пропахшей шкурами и алтайским супом. Услышав произведенный ею шум, хотя скрытный и приглушенный, он немедля явился к ней на свидание.

-Ну что, красавица? Оделась? А я думал, успею: в кровати тебя застану...- Выглядел он жизнерадостным, отдохнувшим и подобревшим и тут же, словно из приличия, предложил ей продолжить вечерние игры, от чего она благоразумно отказалась:

-Нет уж, Иван Александрыч. Днем только законные пары любовью занимаются.

-Нет же никого? Валентин так и не появлялся.

-Мать с ребенком есть.- Он присел, она разглядела его при свете дня и в эту минуту смирилась с его существованием: хоть и лысый и с животом, он смотрелся крепким и ладно скроенным мужиком, полнокровным и нацеленным на любовные шашни.

-Софрон уже успел побывать.

-А ему что надо?..

Оказалась целая история. Бабка, которой она отдала свой короб, придя домой и заглянув в его содержимое, решила не ввязываться в чужие распри и вечером вернула его Софрону, с которым у нее были давние счеты и непростые отношения. Тот вначале оскорбился, пошел к жене, сообщил ей новость и услыхал от нее, что причиной всему она сама, поскольку неделикатно обошлась с гостьей: не то что бы обидела, но и не приветила, как могла, если б захотела. Аграфена была умная баба, но с гонором и с одним связанным с ним недостатком: брала на себя то, что не имело к ней никакого отношения. Софрон, как всегда, поверил ей, сложил два и два, решил, что Ирина Сергеевна не зря приезжала сюда, что она не вполне безразлична к постройке дачи Иваном Александровичем и, имея свой интерес в деле и получив афронт от его супруги, славившейся дурным характером, вконец на всех разобиделась и дала волю чувствам: сделала то, на что сам Иван Александрович не мог пойти в силу официальности своего положения. Он обругал жену, сказал, что если у нее нет детей, то это не значит, что их и у других не будет, что с Ириной Сергеевной нет резона ссориться, что она специалист высшей марки: это он успел уже самым надежным образом выяснить - и надо ехать к обоим с мировой и повинной: благо они рядом, в Анютино, и тем более что у них его газик..

-Откуда ты все это знаешь?- спросила Ирина Сергеевна, удрученная изобилием подробностей.