-А тебе не нужно?
-До ребенка еще дозреть надо. Надо, чтоб женщина тебя удерживала. К себе приковывала. Чтоб шестеренки в душе вертела. Как ты вот... Вино буду пить. Девушки меняются - вино остается... А тут жизнь все-таки. Хотя и нескладная...
-И дальше что?- вынуждена была спросить она: не потому что хотела знать это, а по неизбежности разговора. Он не знал ответа или уклонился от него:
-Сам не знаю... Так уж получается... Ладно, не будем, давай, об этом. Самому тошно стало. Ты-то тут зачем - в последний раз спрашиваю?
-Я?.. С молодостью, Алеша, прощаюсь,- и обняла его, чтобы загладить объятием неловкость сказанного. Он охотно пошел на сближение:
-Вот и я, наверно, тоже. Прощаюсь с последними надеждами.
-Сошлись два горшка и оба треснули... Погоди, у тебя ж это бывает разнообразнее...
На следующий день они выскользнули спозаранок из больницы, закрыли дверь, положили ключ под резиновый коврик и первым автобусом выехали в аэропорт. Самолет был ранний, утренний. У них было около получасу времени. Они пошли коротать его в кафе, смотревшее окнами на взлетную полосу. Она подумала тут, что провожает своего второго возлюбленного там, где встретилась с первым. Они сели, заказали едва ли не те же биточки.
-Фотографию хоть бы дала.- Алексей притих и был взволнован.- Так и не снялись ни разу вместе.
Она была готова к этому и достала из бумажника снимок.
-На... Старая, правда...- и солгала:- Другой не было...- С фотографии на Алексея глядела шестнадцатилетняя девушка с большой косой и простодушными ясными очами.
-Ты и вправду с молодостью прощаешься...
Самолет поднялся в воздух, унося с собой Алексея Григорьевича. Ирина Сергеевна, притихшая и озабоченная, села в автобус и вернулась в Петровское.
Эпилог
Кузьма Андреич
Время самая странная и страшная из природных субстанций: не имея своего лица и собственного вида на жительство, оно действует подобно паразиту, который пользуется чужими судьбами, телами и жизнями - чтобы изнутри истребить их, подорвать, растлить и разрушить.
Само Петровское мало переменилось с тех пор: все так же тянется вдоль реки, косясь на воду задними окнами, а передними равняясь на узкую, но бойкую шоссейку, соединяющую ее с областью. Дома в городке сутулятся, оседают, кренятся набок: некоторые (их меньше) омолаживаются, украшаются, делаются похожи на особняк Софрона Зубова, другие (их больше) ветшают и не чинятся. Да еще недостроенный больничный корпус Ивана Александровича, давно оставленный за нехваткой средств: болезнью, поразившей страну в последние годы, - стоит на ветру, без крыши и опалубки, зияет пустыми окнами и незарешеченными стропилами: как памятник его нерасчетливости и неосмотрительности. Сам он все еще главный врач в здешней больнице: живет то в Петровском, то на даче, много говорит о сельском хозяйстве, но рук о землю не пачкает. Он тоже стареет, раздается вширь, делается медлительнее, но глядит все так же зорко и недоверчиво - "пень с глазами", как зовет его жена, с которой он живет по-прежнему и даже меньше ругается (по старости, наверно). Райкома нет. Воробьев вернулся в милицию. Зайцев, живя в Москве, оказался замешан в партийную торговлю оружием и, когда ему на смену пришли другие, более дерзкие и узнавшие вкус крови хищники, вынужден был эмигрировать в Швецию, где живет на валютную пенсию, не знает, о чем и как разговаривать с местными, и дожидается своего часа. Гусев... Что сталось с Гусевым, не знаю и не хочу знать, по правде говоря...
Валентин Парфеныч погиб в лесу при невыясненных обстоятельствах. Алексей живет в Москве. С ним произошло примерно то, что он предсказывал Ирине Сергеевне. Он поступил в ординатуру при кафедре уха, горла и носа, но не очень ею доволен, и причины тому нам известны, хотя, может быть, не они самые главные. Он пробовал писать Ирине Сергеевне - она раз ответила, потом перестала: сочла ненужным. Алексей сначала много рассказывал о ней и о своей жизни в Петровском приятелям, но не находил в них отклика: они никак не могли уразуметь, что же в их отношениях было такого особенного. Он перестал тогда говорить о них и едва ли не забыл со временем, но не забыл, конечно, а просто воспоминание это легло на дно его душевного сундука - чтоб остаться там навечно. Он часто пьет: не то чтобы спился, но попивает; женился и развелся, хотя был ребенок, потом снова повторил этот круг, уже без ребенка - мать, к которой он всякий раз возвращается и которая вначале с сомнением отнеслась к его петровским подвигам, говорит теперь иной раз, со зла, что лучше бы ему было там остаться.
Сама Ирина Сергеевна работает детским доктором и все так же раздваивается в сознании у начальства (которое осталось в прежнем составе и объеме, несмотря на все происшедшие со страной перемены): с одной стороны, безупречный доктор, с другой - особа не вполне благонадежная; эта сомнительная слава так и осталась за ней - тоже несмотря на пронесшиеся с тех пор свободные ветры и веяния. Авторитет ее среди населения безупречен и непререкаем, но она не умеет и не хочет им пользоваться...
Она вышла замуж за Кузьму Андреича, и на этом можно остановиться подробнее...
Примерно через месяц после смерти Ивана Герасимыча и отъезда Алексея он пришел к ней домой, вызвал ее во двор и начал издалека:
-Ирина Сергевна, вы слышали, конечно, мои рассуждения про два отряда сельской интеллигенции?
-Слышала, Кузьма Андреич. Врачи да учителя и никак не сойдутся - что дальше?
-Так вот я и подумал, если они не сходятся, может, нам с вами сделать это, не дожидаясь?.. Я так и сяк вертел - думаю, это будет самое правильное...
Она опешила.
-Мне в такой форме никогда еще предложений не делали...- и поглядела на него внимательней: он был настроен шутливо, но заметно волновался.- Но вы вроде устроены, Кузьма Андреич? Живете со всеми удобствами?
-Какие там удобства? Я в школу переселился.
-Как это?
-Да так...- Он глянул внушительно, напомнив ей прежнего учителя, затем переменился, стал больше похож на ученика.- Ничего, жить можно. Вечером никого нет. Это же не больница...
Она поглядела на него с невольным сочувствием и пониманием, какое встречают побывавшие в темнице у других таких же.
-Вообще, мысль интересная,- призналась она.- Только очень уж неожиданная... Приходите через неделю, Кузьма Андреич. А я пока подумаю.
-Сорок дней по Ивану Герасимычу?- наивно предположил он, и она, довольная, что он нашел ей оправдание, охотно с ним согласилась...
На самом деле с ней за несколько дней до этого случился казус. У нее среди полного здоровья, но после задержки в известной функции, случился выкидыш - как у коровы, больной ящуром, и она пребывала в замешательстве. Кузьма Андреич по дороге в школу передумал, не стал ждать недели, провел из приличия одну бесконечную ночь в голых стенах, затем снова пришел к Ирине Сергеевне, представился Прасковье Семеновне, сделал какой-то немыслимый реверанс в ее сторону - та чопорно поджала губы, но не стала им мешать, ушла на свою половину.
-Можно мне остаться?- попросил он.- Я могу и на террасе заночевать. Очень уж уныло в школе этой. Никогда не думал, что она такая неприветливая.
-А как вы думали, Кузьма Андреич? Это как женщина: пока к ней в гости ходишь, она к вам лучшей стороной поворачивается, а жить с ней - все иначе... Ладно. Только не говорите мне, что нас слишком мало. Это на меня тоску нагоняет.
-Я так больше не думаю... Наоборот, много слишком...
Она прищурилась:
-Что вы сказали?
-Да говорю, в самый раз все. В самую тютельку.
-Вот видите?- невольно улыбнулась она.- Вы тоже умеете быть галантным...
Кузьма Андреич, и правда, перестал вспоминать про Писарева с Успенским, взывать к гражданскому чувству и вообще - говорить витиевато и сердито: почему он до сих пор вел себя иначе, не знаю, врать не буду. Может быть, так действовала на него Валентина Егоровна, может, каждый из нас на свой лад прощается с юностью и иные вообще не могут с ней расстаться; а может, поскольку жизнь у нас одна, каждый имеет право на перемены и порой немалые; в любом случае, я за него не ответчик. В семейной жизни он с ленцой, но какой мужчина без этого? Зато он любит детей и охотно проводит с ними время. Их двое. Живут они вчетвером в квартире, принадлежавшей некогда Зайцеву. Тот, находясь в Швеции, не смог удержать за собой жилье, и его отдали новой чете: два отряда - это все-таки не один и не полтора, и к тому же Ирина Сергеевна заменяет главного врача во время его отсутствия, а Кузьма Андреич - Валентину Егоровну, ставшую с тех пор директрисой: ее теперь зовут "директриса - это такая крыса" и так далее. Она, конечно, сильно шпыняла и притесняла Кузьму Андреича: после того как он от нее съехал, но когда родился первый ребенок, изменила отношение к нему и признала брак состоявшимся; дети, в глазах большинства женщин, облагораживают даже самую неудачную пару из всех мыслимых и возможных; впрочем, иногда она взглядывает на него по-прежнему обиженными большими воловьими глазищами. Живут молодожены (если можно назвать так семью, имеющую двух детей) довольно уединенно, но в праздники называют к себе коллег, да Ирина Сергеевна ходит в гости к Прасковье Семеновне и опекает Марью Федоровну. Та все больше теряет память и впадает в детство. Ирина Сергеевна пыталась вначале наладить ей жизнь дома, потом положила в больницу на детскую койку: здесь все-таки больше внимания к больным и уход получше. Дача стариков стоит пустая, выморочная. Мать Ирины Сергеевны дважды приезжала к ней - посидеть с внуком, потом с двумя и теперь разрывается между дочерьми: один самолет что стоит да что поделаешь? Мишка отслужил армию, вернулся, женился на Тоньке, у них тоже ребенок, и живут они то у его, то у ее родителей: какие меньше надоели... Ящур в районе держится: отступил немного под натиском драконовских мер, но до конца не сдался - если какая-то болезнь поселяется в организме, то ее не скоро оттуда выкуришь. Отношение к нему теперь спокойнее первоначального. Компенсацию за коров выдали, но когда она пришла, на нее и в самом деле можно было купить только цыпленка.