Наполеон мудро решил, что лучшую помощь, в разрыве с любовницей может оказать супруга и, как сообщает нам мадам Ремюза, обратился к Жозефине. "Он признался ей, что был влюблен, но теперь с этим кончено. Он поведал Жозефине, что главной причиной его охлаждения было замеченное у любовницы стремление командовать им; он описал Жозефине все ловкие маневры мадам Дюшатель, а в интимных откровениях преступил все законы простейшей деликатности. Поведав все это, он воззвал к Жозефине, умоляя о помощи в деле разрыва с ее соперницей. Идея с помощью жены избавиться от стеснительной связи была в достаточной мере своеобразной, но Жозефину это не смутило. «Императрица, надо воздать ей должное, — пишет мадам Ремюза, — никогда не была мстительной. Избавившись от своих опасений, она снова стала для императора снисходительной супругой, которая так легко прощала его грехи».

В деле мадам Дюшатель императрица посоветовала мужу вести себя сдержанно, не допустив вспышки, которая могла бы повредить ему во мнении света, т. е. поддерживать какое-то время видимость прежних отношений с метрессой.

Мадам Дюшатель была вызвана к Жозефине, которая со всей возможной мягкостью объявила ей, что император больше не будет посещать ее спальню.

— А я приказываю Вам не носить таких глубоких декольте, которые горячат ему кровь. Император поручил мне передать Вам, что отныне Вы не должны выказывать ему никаких знаков нежности, что были дозволены Вам ранее.

Мадам Дюшатель не возразила ни единым словом. «Она показала себя, — пишет мадам Ремюза, — классической метрессой, — не придав никакого значения отставке и предупреждениям, приняв все хладнокровно, без эмоций, без тени признательности за былой фавор, она явила жадным взорам Двора холодно-горделивые манеры, доказав, что сердце ее не было затронуто в этой оборвавшейся связи».

Наполеон — увы! — не проявил такого изящного достоинства и вел себя (как и в других случаях) просто грубо. Послушаем мадам Ремюза: « Император, которого приводила в ужас малейшая попытка надеть на него ярмо, подчеркнуто показывал, что то ярмо, под которым он на миг согнулся, разбито вдребезги. Он не оказывал мадам Дюшатель принятых форм учтивости; иногда не замечал ее, иногда говорил с ней небрежно или высокомерно. Всем своим поведением император хотел доказать окружающим, что его чувства были капризом, случайной прихотью. Он стыдился самого себя, вспоминая, что признал над собой власть любви — более могущественную, чем его собственная».

Короче говоря, император вел себя по-хамски.

КАМЕРАРИЙ ПАПЫ ВИДИТ ГОЛУЮ ЖОЗЕФИНУ

31 марта 1805 года Наполеон покинул Сен-Клу и отправился короноваться в Италию.

В восторге при мысли, что на его голову будет возложена знаменитая древняя железная корона ломбардских королей, он на время позабыл о своих любовных неурядицах.

Забавный эпизод произошел в Турине.

Прибыв в этот город, Наполеон выбрал дворец, в котором хотел разместиться, и, проклиная запертые двери, кричал ошеломленным привратникам:

— Господин здесь я! Откройте немедленно! Через несколько дней в этот город вступил один из кортежей его Святейшества Папы и по недосмотру старый камерарий попал в помещения, занятые императором. Там почтенному церковнику довелось испытать сильнейшее в его жизни потрясение. Открыв одну из дверей, он увидел слегка удивленную, но исполненную достоинства, совершенно голую Императрицу. На какой-то миг участники этой сцены замерли в молчании; потом Жозефина расхохоталась, а камерарий, зажмурившись от стыда, удалился, невнятно бормоча извинения.

Услышав об этом, не подлежащем занесению в протокол происшествии, Наполеон пришел в восторг и оставил дело без последствий.

Жозефина действительно очень долго сохраняла обыкновение показывать мужчинам «свое миленькое местечко».

Прежде чем отправиться в Милан, Наполеон решил посетить замок Стюпиниги, место развлечений королей Сардинши, в двух-трех милях от Турина.

— Я хочу, — заявил он, — чтобы это путешествие было чередой празднеств, где звучит музыка и сияет красота женщин.

Мысль, что он вскоре наденет корону Италии, окрыляла его.

Он смеялся с дворцовыми дамами, щипал за ушко принцесс, рассказывал фривольные истории герцогиням и «похлопывал рукой по задочкам маршальских жен».

В таком состоянии духа он заметил однажды вечером прелестное создание, новую придворную даму Жозефины. Эта молодая женщина завоевала репутацию мастерства в галантных делах, и многие любители прекрасного пола не обвинуясь воздавали ей должное. Рассказывают, что однажды в саду она соблазнила молодого художника, который, отбросив свои кисти и краски, набросился на нее как бешеный, задрал юбки и доказал ей на газоне парка пылкость своих чувств, — она же ни единым жестом не противодействовала.

Эту сцену с забавной наивностью описала горничная, выглянувшая в это время из окна: «М-ль Н… — рассказывает она, — лежала под деревом в позе, неподобающей знатной даме, приподняв и раздвинув ноги, с высоко задранными ее любовником юбками, прикрывающими только часть тела выше пояса до плеч. Казалось, она ждала. Вдруг молодой человек, не отрывавший глаз от ее „пушистого сурка“ и разверстой щели, набросился на нее, неистово сжал в объятиях и заштопал ей дырочку», испуская радостные крики.

Насытив свою страсть, они встали и принялись собирать цветочки"1.

Эта юная любительница природы, ученица Жан-Жака Руссо привлекла Наполеона своей восхитительной порочностью, вызывающей грудью и вертлявым задиком.

Информированный о ее вкусе к экспромтам, он однажды взял ее под руку, увлек в гостиную, положил на канапе и на несколько минут сделал императрицей,

Удовлетворенный первой пробой, император решил продолжить отношения с м-ль Н…

— Я приду в Вашу комнату, — сказал он. — Мне надо многое Вам сказать.

Она покраснела, сделала реверанс и поблагодарила Наполеона.

Увы! Несмотря на это предупреждение, «пылкая молодка», как называет ее Рене Пишар, продолжала свои привычные забавы со всяким и каждым. И когда Наполеон явился к ней в спальню, произошла почти что водевильная сцена.

Послушаем Констана:

"Когда император пребывал в Стюпиниги, прибыв в Италию для коронации, в одной из комнат замка обитала придворная дама, которую он иногда навещал.

У императора был ключ, открывавший любую комнату; он открыл дверь, вошел в неосвещенную спальню, подошел к камину, поставил на него свой потайной фонарь и стал зажигать свечу. Увы! Дама не дожидалась его в одиночестве. Почему? Право, не знаю, может быть, она боялась мышей, которых в Стюпиннгн было предостаточно. Как бы то ни было, когда вошел Наполеон, в постели дамы случайно находился его адъютант. Услышав звук ключа в скважине, он понял, что это может быть только император, и нырнул в глубину постели. Когда император подошел к кровати, красавица притворялась спящей. Но о ужас! Он увидел… часть одежды, для которой лингвисты придумали пристойные наименования — но осмелюсь ли назвать ее в данной ситуации? — он увидел мужские штаны. Воображаю взгляд императора, устремленный на это роковое вещественное доказательство.

Он заговорил строгим, но спокойным тоном:

— Здесь мужчина! Кто Вы такой, покажитесь немедленно!

Пришлось повиноваться; узнав своего адъютанта, Наполеон только и сказал ему:

— Оденьтесь!

Тот оделся и выскочил за дверь. К сожалению, я не знаю, какой разговор состоялся у императора с прекрасной дамой; по всей вероятности, она стала уверять его, что он ошибается. Я знаю только, что на следующее утро лейтенант выглядел смущенным (или делал вид, что смущен). Но он отделался испугом, император никогда не напомнил ему о ночной сцене в Стюпиниги, потому что м-ль Н., обладавшая интуицией простодушных натур, сразу же рассеяла гнев императора самыми естественными и сладострастными способами.