Верная традиции, эта самая Мирей сразу захныкала, едва они поравнялись с почтой. Несмотря на то, что в не меньшей степени приверженный ритуалу ее отец взял девочку на руки еще до заветного рубежа. Но господин Ладмираль решил сам позаботиться о ребенке.
- Дай ее мне, - сказал он.
Он вырвал Мирей из рук Гонзага и, сам того не желая, задел пальцем ее глаз. Девочка завопила, но дедушка уже подхватил ее и посадил верхом себе на плечи. Пораженная, запыхавшаяся и напуганная, с саднящим глазом и с бьющимся сердцем, от страха она даже перестала кричать. Однако оказавшись в своей любимой позиции как бы на насесте, с прижатым к шее деда маленьким животиком, чувствуя теперь полную безопасность, она успокоилась и принялась рассматривать окружающий пейзаж, с высоты выглядевший куда более интересным. Девочка слегка покачивалась, сидя верхом, ей больше не надо было идти, ее тонкие и хрупкие ручонки были крепко зажаты в больших руках деда, чья шляпа соскользнула назад. Мирей видела сбившиеся седые волосы и блестящий цвета слоновой кости череп. Она их любила и почитала, как дорогую игрушку, к которой не имела права прикасаться.
- Ты устанешь, - сказал Эдуар отцу, потянувшись, чтобы забрать ребенка.
- Нет-нет, оставь, - ответил господин Ладмираль.
Но тем не менее сбавил шаг, ибо девочка для его старых плеч была тяжеловата. Из деликатности Эдуар тоже сбавил шаг, но так поспешно, что немного отстал от отца. Тот повернулся к нему.
- Устал? - спросил он насмешливо.
Гонзаг был раздосадован. Отец решительно не хотел замечать его маленькие знаки внимания. А сказать ему об этом было невозможно... С некоторой горечью Гонзаг снова подумал, что добродетель, видимо, заключается в том, чтобы идти на все эти маленькие уступки, не ожидая благодарности.
- Устал ли я? - переспросил он. - Нет. Я чувствую себя прекрасно. А ты?
- Я? Замечательно, - ответил господин Ладмираль. - Мы что-то давно не виделись.
- Две недели, - уточнил Гонзаг.
- Я это и имел в виду. Мне, конечно, понятно, как это непросто.
- В прошлое воскресенье... - начал Гонгзаг.
- Знаю, знаю. Не извиняйся. Я ведь тоже редко приезжаю вас проведать.
Господин Ладмираль не был в Париже уже полгода.
- Ты действительно редко приезжаешь.
- Вечная история с этими поездами. Поскольку у меня нет никаких оснований отдавать предпочтение тому или другому дню, сам понимаешь, как непросто принять решение. Вам это куда легче, раз вы можете приехать только в воскресенье. К тому же вы привыкли, вас много. Когда делаешь что-то регулярно, сообща, все куда проще.
- Разумеется, - ответил Гонзаг.
Он обернулся, чтобы поискать глазами мальчиков. Их не было видно.
- Они пошли крутой тропинкой, - сказал господин Ладмираль.
Действительно Эмиль и Люсьен отправились по крутой тропинке. Когда господин Ладмираль с сыном пришли домой, они застали обоих мальчишек в гостиной, сидящими в глубоких креслах. Эмиль рассматривал иллюстрированный журнал. Люсьен ничего не делал.
- А ну-ка отправляйтесь в сад! - крикнул Гонзаг.
- Мы устали, - ответил Эмиль. - Мы шли по крутой тропинке.
- Мне трудно ходить, - сказал Люсьен, протянув ногу, чтобы все полюбовались его раной.
- Хочешь, чтобы тебя пожалели? - спросил Гонзаг. - Промой ранку водой и не старайся вызывать сочувствие. Попроси Мерседес помочь тебе.
Но, подумав об опасности загрязнения и нагноения, о столбняке, пожалел о своей суровости и, испытывая укоры совести, повернулся к отцу:
- У тебя найдется йодная настойка?
Они прошли в комнату господина Ладмираля, чтобы сделать оказавшуюся довольно сложной перевязку. Гонзаг не терпел неженок и, вероятно, для того чтобы закалить характер детей, занимаясь их лечением, при всей любви к ним заставлял как можно больше страдать. Он стал энергично обрабатывать открытую рану ватой, смоченной йодом. Люсьен кричал как резаный. Отец называл его мокрой курицей и продолжал свое дело. Затем туго перевязал рану бинтом, отчего мальчику действительно стало трудно ходить.
- Теперь отправляйся играть в сад.
- А Эмиль? - спросил тот, отказываясь понести наказание в одиночку.
- Эмиль займется тем, что ему скажут, - ответил отец. - А ты делай, что тебе велели.
Не сгибая ногу, Люсьен пошел в сад и так убедительно демонстрировал хромоту, что господин Ладмираль и его сын от души рассмеялись. В этот момент они выглядели сообщниками, двумя добрыми друзьями, приятелями-однолетками
- Вы довольны детьми? - спросил господин Ладмираль.
- Почти, - ответил Гонгзаг. - Старший неплохо учится (потакая отцу, Гонзаг не называл детей по именам). Младший не очень старателен, но все равно успевает.
- Понятно, - сказал отец. - Как ты в начальных классах...
Гонзаг возразил, подчеркнув, что очень старался уже в начальных классах.
- Да, - ответил отец, - ты много работал, но не очень успевал.
- Значит, - сказал Гонзаг, - тут все наоборот: малыш ничего не делает, но успевает совсем не плохо.
- Ах, вот что... А мне показалось, ты сказал...
- Нет, я сказал как раз обратное...
- Хорошо, хорошо...
Недоразумение было быстро развеяно.
"Просто ужасно, как бедный отец все воспринимает с противоположным знаком, - думал Гонзаг. - Будь он глухим, ничего бы удивительного не было. Но ведь это не так. Он просто не слушает, что ему говорят... Но сказать об этом невозможно, он только расстроится ..."
Гонзаг расчувствовался, а так как Эмиль все еще сидел в гостиной, забившись в кресло, он отправил его к брату в сад. Мирей они потеряли из виду. С момента их прихода она отправилась к Мерседес на кухню и теперь играла с кухонной утварью. Мерседес расхаживала, не обращая никакого внимания на ребенка, лишь иногда протягивая девочке что-нибудь из еды, а когда сталкивалась с ней, то отстраняла коленкой, как табуретку.
Мари-Терез не задержалась в церкви. Но наслушалась разговоров на целую неделю. Она застала мужчин сидящими в мастерской в шезлонгах. Покуривая трубки, они обменивались ничего не значащими фразами.
Мари-Терез, невестка господина Ладмираля, обладала множеством, правда глубоко скрытых, достоинств. Господин Ладмираль весьма удивился, когда его сын женился на этой женщине, и с годами не перестал этому удивляться. В конце концов после долгих размышлений он решил, что Гонзаг и Мари-Терез поженились просто потому, что все женятся, точно так же, как все рождаются и умирают. И хотя такое объяснение не делало случившееся более понятным, оно, по крайней мере, позволяло прекратить поиски ответа, и господин Ладмираль мог спокойно оставаться при своем мнении. Он никогда особенно не интересовался невесткой и прекрасно обходился без нее. В свою очередь Мари-Терез никогда не задавала себе вопросов. Она хорошо относилась к тестю по той же причине, по какой хорошо относятся к членам своей семьи или семьи мужа, не считаясь с собственным самолюбием, и была счастлива этим. Она вообще чувствовала себя счастливой, спокойно и без спешки наслаждаясь преимуществами своего положения. Сутки неизменно состояли из двадцати четырех часов, в доме все шло по однажды заведенному порядку. К тому же замужество позволило Мари-Терез больше не работать, и она каждодневно вкушала удовольствие от этого обстоятельства. Муж и дети требовали от нее куда больше внимания, чем конторские дела, которыми она занималась, когда служила. Но она не замечала этого. Ей не нужно было больше зарабатывать на жизнь. Муж это делал вместо нее. Ее цель была достигнута. Мари-Терез бросила и позабыла прежних подружек, так и не вышедших замуж и влачивших убогое, на ее взгляд, хотя, возможно, и вполне комфортабельное существование. Ей же досталось наслаждаться семейной жизнью и домашними заботами, неутомительными для преданных жен. Служить хозяину-мужу лучше, чем патрону. Мари-Терез полагала себя свободной и, вероятно, действительно была свободна. Зарплата мужа поступала всегда в конце месяца, и им хватало на жизнь, ибо они жили по средствам. К тому же всякий раз, когда возникали затруднения, Эдуар получал какие-то небольшие, но вполне достаточные прибавки. Мари-Терез была из тех редких людей, которые никогда не страдают от нехватки денег. Это обстоятельство заслуживает особого внимания, свидетельствуя вопреки очевидному о ее неординарности. Очевидное, то есть ее наружность, производило обратное впечатление. О чем в очередной раз подумал господин Ладмираль, вежливо приподнявшись с места навстречу входящей в мастерскую невестке. У Мари-Терез все было как бы усредненным - рост, фигура, лицо, черты которого, чуть тяжеловатые и слишком спокойные не отличались ни особой красотой, ни безобразием; не хорошенькая, но и не дурнушка, как говорят обычно о непривлекательных женщинах. Из-за отсутствия времени, привычки и более всего вкуса к этому делу Мари-Терез мало пользовалась макияжем, а в тех редких случаях, когда прибегала к нему, накладывала грим неумело. Помада и пудра лишь уродовали ее. Может быть, поэтому она с опаской относилась к элегантным, не пренебрегающим макияжем женщинам. Не исключено, что это обстоятельство оказалось причиной, из-за которой она не нашла общего языка с дочерью господина Ладмираля, Ирен. Та не только шокировала ее, но и внушала страх. Однако обе женщины почти не встречались, и поэтому Мари-Терез была убеждена, что, как и положено, любит свою золовку.