- Вы не останетесь на ужин? - спросил господин Ладмираль тоном ребенка, огорченного тем, что его бросают родители.
- Боюсь, что нет, - ответил Гонзаг. - Мы и так приедем в Париж слишком поздно, а у Эмиля завтра утром сочинение по истории.
- Ну и что? - сказал господин Ладмираль. - Останьтесь, а Ирен вас отвезет на машине.
- Охотно, - откликнулась Ирен. - Если вы потеснитесь. Но я должна быть в Париже к ужину.
- Ты тоже? - Господин Ладмираль был очень расстроен.
- Мне нужно вернуться во что бы то ни стало, - ответила Ирен.
Она повернулсь в сторону Гонзага и его жены:
- Вас это устраивает?
Мальчики затаили дыхание, обомлев от радости, что поедут с Ирен на машине. Они не отрывали глаз от взрослых. Гонзаг и его жена обменялись вопросительными взглядами.
- Ну уж нет, - запротестовал господин Ладмираль, - вы не бросите меня одного!
Гонзаг услышал в голосе отца тревогу, почти страх, как бывало всякий раз при прощании. И даже когда просто заговаривали об отъезде.
- Вообще-то, - сказал он, - мы можем поужинать тут и выехать поездом двадцать один тринадцать...
Ничего не поделаешь. Вернемся поездом, Мирей будет тошнить, дети поздно лягут спать. Но какое это имеет значение по сравнению с огорчением старика, который боится остаться один?
Мари-Терез все поняла и ласково улыбнулась господину Ладмиралю, который задал себе вопрос: не остается ли его невестка лишь из чувства долга? Дети чуть не заплакали. Все пропало, им не придется возвращаться на машине. Еще хорошо, что Ирен предложила им поехать на прогулку с дедушкой. И они помчались к дому.
Когда они входили в вестибюль, раздался телефонный звонок. Эмиль и Люсьен бросились к аппарату, и после короткой борьбы, завершившейся пинком исподтишка, Люсьен сорвал трубку. Изображая человека, привыкшего к разговорам по телефону, он произнес небрежным тоном:
- Кто говорит?.. Да, месье, кажется, она еще тут, пойду посмотрю, не кладите трубку, пожалуйста. Кто ее спрашивает?
И торжествующе повернулся к Ирен:
- Это вас, тетя Ирен. Какой-то господин. Я не разобрал фамилии.
Ирен уже взяла трубку и отвечала быстрыми, короткими фразами. У нее был хмурый вид, и господин Ладмираль, и оба мальчика сразу поняли, что никакой прогулки не будет. Внезапно Ирен оживилась.
- Это совершенно невозможно, - говорила она в аппарат. - Невозможно. Я не собираюсь возвращаться к нашему разговору. Можешь ехать в Версаль, мне все равно. Но в таком случае я тоже поеду туда. Нет ничего проще. Надеюсь, что и ты так считаешь? Ладно. Ну что ж, значит, мы договорились. Сейчас... посмотрим... без двадцати шесть. Обожди меня, я за тобой заеду. Да нет, уверяю тебя. Я доберусь за сорок пять минут, в любом случае я хотела бы приехать туда вместе с тобой. Жди меня, я еду. До свидания:
Она повесила трубку. Она так явно удержалась от слова "дорогой" после "до свидания", что господину Ладмиралю показалось, что оно еще трепещет на ее ярких, полных губах. Ирен, похоже, тоже почувствовала некоторую неловкость. У господина Ладмираля сжалось сердце
- Значит, насколько я понял?..
- Мне очень жаль, - сказала Ирен. Она улыбалась, но лицо напоминало маску. Голос чуть дрожал и стал глуше. Кажется, она была расстроена, и господину Ладмиралю хотелось думать, что из-за него.
- Мне совершенно необходимо немедленно вернуться в Париж. Слишком долго все объяснять...
Она очень торопилась, ее уже не было с ними. Куда-то исчезли ее самоуверенность, жизнерадостность, властность. Осталась только стремительность движений. Ирен не просто уезжала в Париж, ее влекла неведомая сила, которой она не могла противостоять. Господин Ладмираль готов был заплакать - так ему хотелось ее удержать. Но в то же время он и сам не прочь был подтолкнуть ее к выходу - только бы не видеть дочь в таком состоянии, только бы ускорить ее отъезд.
Но подталкивать Ирен не пришлось. В одно мгновение ее и след простыл. Только забежала в сад, чтобы извиниться перед Гонзагом и Мари-Терез, раздать троим детям поспешные поцелуи, поддать ногой собаку, чтобы та проснулась, и торопливо попрощаться с Мерседес, сунув ей в руку сто франков и шепнув: "Мерседес, получше заботьтесь о господине Ладмирале". Затем она не мешкая села за руль. Отец ждал ее у машины, на заднем сиденье которой громоздились картонки с чердака, а на переднем расположился Медор. Он часто дышал, перебирая лапами, - ему не терпелось пуститься в путь.
- По крайней мере, - сказал господин Ладмираль, с некоторым сожалением поглядев на картонки, - ты не зря приезжала.
Он пытался пошутить, ему было бесконечно жаль дочь, больно за нее, но он ничем не мог ей помочь.
- Ты лучший из отцов, - сказала Ирен.
- А ты хорошая дочь... Ты скоро снова приедешь?
- Что ты сказал? - переспросила Ирен, у которой не ладилось со стартером.
- Скоро ли ты приедешь снова? - повторил господин Ладмираль.
- Конечно. Очень скоро.
Пришлось удовлетвориться этим обещанием. Господин Ладмираль нагнулся, чтобы поцеловать дочь. Она расцеловала его в обе щеки, оставив на них следы помады, и почувствовала влагу на бороде отца. Он постарел, сказала она себе. Как я раньше не заметила? Мне надо было поговорить с ним. Расспросить о нем Гонзага. Что-то сделать для него. Как ему живется? Мне было приятно повидать его. Старый мэтр. Хорошо бы приезжать почаще. Но ни на что не хватает времени.
Она завела мотор и помахала на прощание рукой. Глаза у нее были влажные, и в горле стоял комок. Но главное - она ужасно торопилась в Париж.
Господин Ладмираль посмотрел вслед уехавшей дочери. Затем постоял на пороге дома, ожидая, когда машина по выезде из деревни появится на повороте дороги. Он действительно увидел ее. Ирен еще раз помахала ему рукой, но головы в окно, как она иногда делала, не высунула. Машина быстро промчалась и скрылась из виду. Сегодня Ирен очень спешила.
Господин Ладмираль вернулся к себе. Люсьен и Эмиль стояли, насупившись, в коридоре - они дулись из-за несостоявшейся прогулки. Господин Ладмираль отправил их в сад. Он был с ними излишне резок - дети на этот раз показались ему действительно невыносимыми.
В какой-то момент он подумал вернуться к работе. Уголок мастерской ждал его. Но была уже вторая половина дня, а недавний кураж изменил господину Ладмиралю. К тому же сын и невестка ожидали в саду. Но это на самом деле лишь попытка оправдать себя. Он бы все равно ничего путного не сделал. Вот в чем правда. Только признаться в этом не просто. Да и освещение уже не было прежним. Это тоже правда, а заодно и уважительная причина для бездействия.