* * *

Женщина, которую Шустер безуспешно искал все утро, тоже была на ярмарке. Договорившись встретиться здесь с подругой, она меланхолично обошла ряды, роняя легко вспыхивающие улыбки. Странно, непривычно грустно было у нее на душе. Она то отчаянно зевала, то вдруг глаза начинали слипаться без причины, хотя ночь она проспала без снов и встала свежей. Появилось ощущение, что время не движется, а стоит, поджидая чего-то. И это что-то уже совсем близко, неподалеку. Чувство было так сильно, что Света непроизвольно оглянулась, задумчиво осматривая толпу.

В этот момент ей на глаза попалась знакомая машина, и она разглядела Шустера, разговаривающего с человеком, которого она издалека не узнала. Она быстро повернулась к ним спиной, сдвинув большую соломенную шляпу на затылок, зашла за край пестрой палатки и осторожно выглянула оттуда. Шустер и его приятель - ну конечно, это был Николай Николаевич - усаживались в машину, показывая рукой на церковь. Машина завелась и тронулась с места.

Света повернула за угол и, подняв глаза к прилавку, вздрогнула от неожиданности: неподалеку стоял Вадим.

Незамеченная, она шагнула в сторону. Сердце ее билось. Она смутилась, в нерешительности прошла несколько шагов, растерялась еще больше и остановилась, чувствуя полный хаос в голове. Ей не хотелось уходить, ей хотелось вернуться. Она села на скамейку и с любопытством заглянула в свою сумочку. Из кучи мелочей она извлекла пачку старых счетов и начала с интересом их перебирать, раскладывая на кучки. Внезапно достала губную помаду и накрасила губы, а бумажки бросила назад. Улыбнулась себе в зеркальце. Подумала. Стерла помаду платком. Достала другую и снова аккуратно накрасила губы.

Когда она подошла к зеленому лужку, на котором под деревьями были разбросаны столики, Вадим сидел один и, прихлебывая кофе, перелистывал газету. Света колебалась, не решаясь шагнуть к нему. Эта, уже пожалуй затянувшаяся пауза, наполнила ее, одновременно, глубоким, тревожным, но восхитительно приподнятым чувством, ни принадлежность, ни названия которому она не взялась бы определить в те несколько секунд, что пали на краткий выбор у границы тенистого кафе. Несколько человек уже повернули головы, оглядывая стильно одетую девушку с пышными волосами, рассеянно и даже отрешенно оглядывающую сидящих. Пауза становилась неудобной, и Света, стремительно сбросив оцепенение, уверенно шагнула вперед.

Ее глаза засияли, когда Вадим поднял голову, заметив подходящего человека. Его лицо погасло, выдав на секунду какие-то смешанные чувства. В следующий момент он, увидев ее приподнятое настроение, дружески улыбнулся, жестом приглашая сесть. Он здоровался с ней, разглядывая ее бесспорно красивые, но чересчур правильные черты лица, напоминающие прекрасных принцесс из мультяшных сериалов. В жизни было любопытно встретить такое лицо, но в его голове непроизвольно всплыло известное выражение: "...в лице этом было передано сахару". Правда, что-то сглаживало и даже меняло это первое и сильное впечатление - ее улыбка. Она начиналась исподволь, а затем, вмиг, ее лицо расцветало единым сияющим светом. "Красиво и даже гармонично", - промелькнуло в голове у Вадима. Он отложил газету и, поднимаясь, спросил:

- Что вы будете: кофе, сок?

- Эта жара сводит с ума. Что-нибудь пожиже. Прозрачную водичку!

Когда он возвращался к столику со стаканом в руке, Света с серьезным видом смотрела в статью, которую он читал.

- Какая у вас замечательная профессия, Вадим, - мечтательно вздохнув, протянула она. - История искусств - моя любимая наука! Когда кто жил, например. Художники вообще такие стебные, но, думаю, трудно за художником жить... Но если на портрете - я бы не отказалась. А вы умеете рисовать, Вадим?

- Нет, но очень люблю смотреть на картины, - он на секунду осекся, но потом договорил: - Поэтому, давно, я начал их понемногу собирать.

- Ой, правда! Вы знаменитый коллекционер? - воскликнула собеседница.

- Нет, конечно. Я вообще не коллекционер, как это понимается. Я ничего не продаю и не перепродаю.

- А что, коллекционеры деньги на этом делают?

- По-разному. Публика мало знает об этом, и коллекционер для нее фигура даже титаническая. Художники знают это занятие с другой стороны и пожалуй полагают коллекционеров если не за мошенников, то, во всяком случае, за людей меркантильных, хватких и немного, но бесчестных. И даже самые идеалистические личности без этой мысли на тебя не глянут. Им идеалистичность в этом не помеха. Так что я раз и навсегда оградил себя от этих вещей и, если покупал работы, то редко, и не должен был общаться со многими слишком часто.

- Что же получалось?

- Иногда художник старался тебе картину продать, звонил, сбавлял цену, а потом через некоторое время доходили слухи, что он обвинял тебя в корысти, жадности, доказывал, что потому ты работы купил, что нажиться на них предполагаешь и непременно огромные деньги на его наивности заработаешь. Обидно им очень, что сами же они покупателя упрашивают, обидно, что денег нет. Очень самолюбие разжигает, когда богатый заезжий у других покупает, а у тебя нет, но еще более обидно - когда купит! Ведь непременно же здесь обман, денег недодали, вокруг пальца обвели, не оценили по достоинству! Если у него деньги есть, а у тебя нет - значит, он подлец. А еще они уверены, что их работы огромных денег стоят, и деньги эти от них стороной уходят - и деньги, и настоящая слава.

- Я бы хотела повстречаться с кем-нибудь таким! Но трудно, чтобы сразу и слава, и деньги... - глубокомысленно протянула Света. - Да и трудно бывает положиться. А здесь у вас много друзей?

- Сколько вы живете в Австралии?

- Несколько месяцев.

- О дружбе говорить затруднительно, - заметил Вадим, перебирая газету.

- Почему?

- Русские и англо-язычные - слишком разные. Факт прост: русских они не любят. На самом деле, надо помнить, они не любят никого. Спрашиваешь англичанина: "Вам нравятся шотландцы?" - Морщит нос: "Не-е". - "Американцы?" - "Нет, мы их не любим". - "А как насчет французов?" - "Французы - свиньи!" - "Итальянцы?" - "Мы их презираем!" - "Я хочу съездить в Грецию, посмотреть на Акрополь и развалины Трои". - "Как, вы серьезно думаете поехать к грекам?!"