Не открывая кабину (перчатки внутри), поплелся обстукивать скаты, определяя на звук, нет ли проколов. Сначала на тягаче суешь руку под крылья брызговиков и слушаешь: "бок-бок-бок". Все цело. А хочется, чтобы именно сейчас, натощак и с похмелья отдало: "пак-пак" размякшего колеса, и забодаться тебе до угара, отвинчивая гайки гужонов.

Семидесятитонный танк-волкодав стоял на платформе под занесенной снегом маскировочной сетью.

"Зачатые, рожденные и жившие в снегах, грешное племя Корах! Земля должна была расступиться и проглотить нас на пересылке в Вене только за то, что мы видели снег".

Лезу на платформу, где к изгибу гузника прикован танк цепями растяжек.

Тут порядок, а сзади, под пушкой, цепи провисли, и, натягивая ратчер, вижу, как звенья ползут по буксирным клыкам, напрягаясь.

Так и стоял на снегу и под снегом и ждал, остолоп, пока визг и клекот вертолета не пропали вдали.

В кабине еще холодней, чем снаружи.

Тяну от себя до отказа рукоять декомпрессора. Стартер крутит маховик налегке, разгоняя стылое масло по системе.

Еще секунда, еще две, и рукоять - на себя. И рявкнул, ожив и набычась, мотор, и стрелки приборов давления воздуха в рессиверах тормозов поплыли вправо к отметке "120".

"Почему Бузи? Разве последнее забирают?"

Грабанул Милосердный старика Иегошуа. Подчистую. "Сахар. Мед. Микроб. Свет глаз моих".

Каждое утро на основных дорогах Ливана топчут снег сотни саперов.

Прикрытые патрулем мотопехоты и надрочив миноискатели, прослушивают специалисты кюветы и обочину.

Дистанционная мина - дистанционная смерть.

Перестроившись в тройки-сандвичи, ждем сообщения: "Дорога открыта".

Первые машины выползают на шоссе, круто выворачивая вправо.

На Бейрут.

Напарник Нати Шерф - за рулем. Молчит.

Дважды бегал за барахлом нашим к палатке.

Вижу, взводный Шимон маячит и машет нам красной тряпкой на палочке.

- Погнали, братка!

- Шма, Исраэль! - отвечает Натан.

На выезде из базы Заарани у разведенных в стороны труб шлагбаума стоит рав Элиэзер Блюм.

В темноте кабины ему не различить наши лица.

В бронежилете поверх нелепого в Ливане пальтишка и ондатровой рыжей шапке клапанами вниз.

Снежная пыль от плывущих мимо машин посыпает его.

Он стоит полубоком к колонне, раскачиваясь, будто кланяясь нам.

На развороте успеваю еще раз увидеть его, и меня прожигает: "Как? Как могут глубоко верующие люди безошибочно определить - и повернуть лицо в сторону Иерусалима?!"

ГАШИШ

Банг-банг! - ударила церквушка в Рамле колокольным гулом. - Банг-банг!

Приглушенный многодневным ливнем гул полз по городу-полукровке и оседал за забором центральной тюрьмы Аялон. Банг-банг! - возвещали христиане миру наступление 1989 года.

Банг-банг! - сочится сквозь прутья решеток одиночных иксов и общих камер беспредела. - Банг-банг!

Мерцает уголек в горловине банга... Сидим на матрацах, поджав по-туземному ноги. Лежит на полу чистое полотенце. Ломти хлеба на нем. Там же - банка с майонезом и пластиковый ящик, заваленный вареными лушпайками артишоков... Горит свеча. Справляем Новый Год в третьей камере штрафного блока Вав-штаим. Четырнадцать жильцов в пирушке не участвуют. К делу о распятом они отношения не имеют. Это не грозит им дополнительным сроком, и они преспокойно спят, убаюканные кокаином.

Раскаляется консервная банка с водой на вилке электронагревателя. Варим турецкий кофе.

Банг-банг! - втягивает шахту, пропущенную через водяной фильтр, Альбертия. И еще раз: - Банг-банг!

Банкует на ксесе Шломо. Нарубил табак безопасной бритвой. Разогрел катыши гашиша над пламенем свечи. Месит новую ксесу. Засыпает конус форсунки с горкой, с притопом - чего жалеть? Старый - окочурился. Новый - сиди да меняй.

Банг-банг! - сосет Антуан, араб-христианин из Галилеи. - Банг-банг!...

Он удерживает в себе дым до конвульсий. Это его праздник - христианский канун. А мы - жиды, нам всегда нравились гойские праздники.

Теплая бутылка "банга", прокрутившись у терпигорьцев, зажата в моих руках. Ксеса от Шломо, и пламя зажигалки от Шломо запаляет стартовую смесь. И вот с бульканьем втекает в душу дым. И мгновенно, почти мгновенно тебя заливает невесомой тихой волной безразличия. Это поначалу. А потом отчаянно хочется жрать. Если гашиш хорош, тебя волокет тайфун обжорства. Торнадо! По кускам общакового хлеба, смазанного майонезом. И нет сил соблюсти себя. И еще раз - банг-банг! Хаваем вчетвером. Давясь кусками. Не испытывая стыда. Банг-банг!

Вскипела вода. Дежурный сержант-эфиоп подходит к решеткам двери.

Сержант продрог, ему невтерпеж хлебнуть горячего пойла.

- Яй-я! - дразнит Шломо конвейерной кличкой надзирателей-эфиопов. Зачем ты на ночь пьешь кофе?

- Я замерз, - не врет шакалюга.

- Ну что, мужики, нальем?

- Налей, иво мама ибаль, - не возражает Альбертия. И снова на иврите: Он ведь тоже пожизненно с нами.

Антуан, не вставая, проталкивает пластмассовую чашку в щель под прутьями дверной решетки. Сержант берет и уходит.

Он получил свое, и ему до фени, что внутри камер. Не орут - значит, спят. Банг-банг! - кочует по кругу уголек милосердия. - Банг-банг! Шломо, Антуан и Альбертия - душегубы с приговорами в вечность. Шломо - с прицепом плюс пятнадцать. Выпало чеху отбацать первую четверть срока - до отпуска. Вышел. Девицу с голодухи внаглую оттрахал под пистолетом. За любовь и "смит-вессон" довесили пятнашку. Ему, кроме штрафняка, ничего в подлунном мире не светит. Только выход ногами вперед. Может быть, у восточно-славянских семитов и маманю задолбить не западло, но с таким протоколом в руках на зоне шибко не раскрутишься. А так - мужик как мужик.

Антуан и Альбертия - романтики. Альбертия заколбасил свою жену. Антуан сделал "маню" жене своего хозяина. По обоюдному согласию с хозяином.

Антуан - молчун, в камерные разборки не впрягается. А Альбертия в период летнего обнажения блатует наколками, как шкурой тигровой. Расписан от пальцев ног до головы.

Тузом козырным выколота на груди справка. По-русски. Типовая справка, выданная кулашинским сельсоветом о том, что Альбертия такой-то- вор в рамочках. И заверена печатью. Если очень внимательно присмотреться - круглая печать сельсовета Кулаши.

Четвертым в новогоднем кайфе - я. Кусок... из Комсомольска-на-Амуре. Приговор: два года за хранение противотанковой ракеты "лау". Слегка подержанной реактивной ракеты. Я ежедневно, ежеминутно ощущаю свое ничтожество. Жильцы штрафного блока Вав-штаим не воспринимают меня как реальность. Я для них даже не пассажир. Просто так - нихуя из Снежной страны.

Банг-банг! - по третьему кругу идет бутылка. - Банг-банг!

- Что, мужики, - говорю, - случалось ведь с нами раз в жизни влететь в непонятное? В такое, что сколько ни мни задницу, его не стряхнуть?

- Куда ты едешь, дорогой? - проверяет Альбертия. - Что ты имеешь в виду?

- Про такое, что было за чертой? Что приходит по ночам и пугает. Про НЕ ТО.

Гашиш распирает виски. Я уже на большой высоте. С мягкими провалами в воздушных ямах кейфа. И сидящие в кругу кажутся мне милягами. Чувство сострадания и симпатии охватывает меня. Я понимаю, что становлюсь зомби. И не сопротивляюсь.

Банг-банг! Банг-банг! Банг-банг!

- ... Лет восемь назад гоняли нас на строительство блока "хей", вспоминает Шломо. - Блока психиатрии. Глухонемой островок для уже незрячих. Льем бетон для счастливчиков, а у амалеков - рамадан. Днем не жрут, ночами чавкают и галдят - не заснуть. Помню, это было в среду. Ночью. Смотрел я фильм по телевизору в иксе одиночном. Даже название запомнил: "Мужчины в ловушке". Видели? Там четырех вольняшек попутали бродяги в тайге. Кого задолбили, кого опидарасили. Очень хороший фильм. Ну, а после кино, сами знаете... Выгнали во двор перед сном пробздеться. Все как обычно: потусовались, покурили. Посчитали нас да заперли.