На следующее утро, когда мы с Пальчиком вышли из-за фанерной перегородки, Михалыч сидел за столом, опершись головой на руку. Лицо его было хмуро, глаза смотрели на нас с открытой неприязнью.

Пальчик быстро втолкнул у:еня обратно за перегородку:

- Подождите минутку!

И туг же я услышал его вкрадчивый голос:

- Опохмелиться бы нам, Иван Лшхалыч. Васька! На, сбегай, принеси-ка полбутылочки! Пятьдесят седьмой, да живо, Васька!

- Старое, испытаннее средство, - объяснил мне Пальчик, когда мы вышли из дома. - Теперь вы можете спокойно жить у меня, пока не отыщете для себя что-нибудь получше.

Я остался жить за "мраморной" стеной, у Пальчика.

Спокойная квартира...

1912-1956

ЛАКЕЙ

1

С помощью знакомых, действовавших через своих знакомых, путем сложных протекций Левитину наконец удалось устроить меня на службу. И на какую!

На службу, которая давала мне правожительство в Москве. Короче говоря, я поступил к известному адвокату Аркадию Вениаминовичу Гольскому... лакеем, только номинально, конечно, ради правожительства [Евреям с высшим образованием, пользовавшимся правожительством вне черты оседлости, царское законодательство давало право прописать у себя двух слуг-единоверцев на то время, что они служили у них]. В действительности же я работал в его большой адвокатской конторе вместе с несколькими помощниками присяжных поверенных и целым штатом служащих помельче.

Аркадий Вениаминович Гольский - один из самых популярных в Москве юристов - обладал красивой "ассирийской" бородой, красивой женой, красивой, богато обставленной квартирой и широкой практикой.

В Москве он пользовался славой радикала. "Почти революционер", говорили о нем. На "пятницы" в салоне его жены, известной пианистки, собирались адвокаты, врачи, писатели, художники, известные актеры и музыканты - верхушка московской либеральной и радикальной интеллигенции.

Меня, самою молодого среди служащих знаменитого адвоката и самого незначительною по занимаемой должности, на эти "пятницы", конечно, не приглашали, но в открытую дверь кабинета, где я допоздна переписывал бумаги и подшивал дела, ко мне часто доносились звуки музыки и обрывки разговоров о беззаконии, о произволе царской власти. До моих ушей иногда даже доходило крамольное слово "конституция", которое в те времена произносилось не иначе как шепотом.

Не знаю, долго ли оставался бы я "лакеем" у либерального адвоката, если бы не одно необычайное происшествие, положившее конец и моей "лакейской" службе, и моему пребыванию в Москве.

2

Поздно вечером я стоял на Трубной площади и дожидался конки, которая должна была доставить меня в Лялин переулок на Покровке, где я, теперь полноправный житель юрода Москвы, снимал комнату. На Трубной в маленький вагончик конки, влекомый парой худых кляч, впрягали третью клячу, чтобы подтащить конку вверх, к Сретенским воротам. Там подсобную клячу выпрягали, и босой мальчик - "форейтор" возвращался верхом обратно на Трубу в ожидании нового вагона конки.

Вагончик был набит пассажирами, словно консервная коробка сардинами. Мне не удалось протиснуться внутрь, и я, крепко уцепившись за поручни, висел на подножке, то и дело рискуя свалиться, так как стоявшая впереди дама навалилась на меня всей тяжестью своего тела. Вдруг она истерически вскрикнула:

- Ох, боже мой, меня обокрали!

Как бы не веря своим глазам, она перебирала нервными пальцами в раскрытой сумке, плакала и причитала:

- Наше состояние... Все, до последней копейки...

Я покончу с собой... Муж этого не перенесет... Ничего у нас больше нет... Люди добрые, помогите мне найти пропажу!

В вагоне поднялся шум. Некоторые подозрительно смотрели на своих соседей, другие искали у себя под ногами: не уронила ли дама деньги или вор, может быть, испугался и подбросил их. Многие громко выражали свое удивление:

- Какая неосторожность! Разве можно везти большую сумму денег в ручной сумке?

Посыпались всевозможные советы, требования остановить вагон, всех поголовно обыскать...

Но остановить вагон на крутом подъеме нельзя было.

Конка остановилась на своей обычной остановке у Сретенских ворот. Кондуктор дал свисток, и на месте происшествия сразу появился городовой, который тут же начал следствие:

- Кто стоял рядом с вами, мадам? Не заметили ли вы, кто напирал на вас сзади, толкал вас?

Дама, потрясенная несчастьем, возбужденная, полными слез глазами смотрела на окружающих:

- Откуда я знаю?.. Многие стояли рядом со мной...

Полный вагон людей... Не пошевельнешься... Откуда мне знать? - Вдруг ее взгляд остановился на мне. - Вот этот молодой человек стоял позади меня, все время проталкивался вперед... Я не знаю...

- Обыскать его, немедленно обыскать! - раздались голоса.

Кровь бросилась мне в лицо.

- Что вы говорите, мадам?! Вы все время своей тяжестью сталкивали меня с подножки, и я был занят только тем, чтобы удержаться. Ни на секунду не мог отнять руки от поручней.

Пассажиры обрадовались - наконец-то нашелся "виновный".

Все настойчиво требовали, чтобы меня обыскали.

- Позвольте проверить карманы.

И, не дожидаясь моего разрешения, городовой проверил мои карманы. Их содержание не удовлетворило ни его, ни даму, ни публику. Денег не оказалось. Паспорт тоже был в порядке, прописан в Москве, все честь-честью. Публика, однако, не унималась.

- Знаем этих мазуриков! Они всегда работают на пару.

Тот, кто таскает из карманов, никогда не оставляет у себя краденою, а передает товарищу, который тут же скрывается. И мазурику тогда нечего бояться, смотрит невинной овечкой. Отведите его в участок, непременно в участок!

- Подозрение на него имеете, мадам? - обратился городовой к пострадавшей.

- Почем я знаю? Вагон был набит до отказа. Он все время напирал на меня...

- Что тут долго разговаривать? Отведите его в участок! - требовали со всех сторон. - Там уж разберутся.

Там с ним иначе поговорят... Может, вы еще сегодня получите свои деньги обратно, мадам.

- Пойдем, что ли... - неохотно потянув меня за руку, сказал городовой. - И вы, мадам, пойдемте с нами.

Трудовой день в участке давно уже кончился. В большой приемкой царил полумрак. Только один стол, стоявший недалеко от кафельной печи, был освещен лампой под зеленым абажуром.

В освещенном круге виднелась коротко остриженная голова дежурного околоточного надзирателя, погруженного в чтение "Полицейской газеты".

В сторонке в полутьме сидел городовой в расстегнутом мундире, без оружия и совсем по-домашнему набивал папиросы.

При нашем появлении околоточный поднял глаза от газеты и широко зевнул:

- А-а-а! Ночные гости уже начинают собираться, а-а-а!

Кто там у тебя, Ефремов?

- Да вот, ваше благородие, у этой дамы украли в конке, между Трубной площадью и Сретенскими воротами, деньги из сумки. Дама подозревает, что это они украли, - указал на меня пальцем городовой.

Видно, из уважения к моей приличной внешности он говорил обо мне во множественном числе и старался возложить ответственность за возможные последствия на пострадавшую.

Околоточный, которому осточертели всякие такие истории, даже не потрудился взглянуть, кто стоит перед ним.

- Хорошо. Обыщем его и пока задержим, - сказал он безразличным голосом и обратился к даме: - А вы что скажете, сударыня?

С дамой снова началась истерика. Шестьсот рублей наличными и выигрышный билет. Это все, что они с мужем имели... Я стоял сзади, все время напирал на нее. Она покончит с собою... Она не смеет показаться мужу на глаза...

Шестьсот рублей и выигрышный билет...

- Ну-ка, господин хороший, выкладывайте из карманов все по порядку, приказал околоточный.

К тому, что нашел у меня Ефремов, ничего не прибавилось.

Околоточный вышел из-за стола и для верности провел руками по моим карманам.

- А сейчас составим протокол.