- О чем вы тут секретничаете? Или ты нашел себе лучшего переводчика?

- Программу мою изучаем. Луи волнуется, когда я к нему приеду?

- Твой визит к Луи предвиден на субботу, он тебя с собрания заберет в свой дом.

- Ай да Иван. Ты молоток, Иван. Мигом разрешил все проблемы. Выпьем по такому случаю.

- Как ты разговариваешь по-русски? - удивился Шульга. - Почему ты назвал меня молотком? Разве я такой глупый?

- Что ты, Иван? Совсем наоборот, Иван. Молоток значит молодец, так сейчас в Москве говорят.

- Ну раз я молоток, - улыбнулся Иван, - тогда ладно. За наших "кабанов". Чтобы ты все узнал про них.

- Подождите меня, - сказала мадам Люба. - Я тоже с вами. Только узнавать там нечего. В этой группе "кабанов" был предатель, потому они все и погибли на мосту.

Я выпил, но закашлялся. Иван пронзительно засмеялся, хлопнув меня по спине. Это мне помогло, я окончательно пришел в себя.

Странно, но в мире все оставалось по-прежнему. Мадам Люба глядела на меня с осуждением. Магнитофон продолжал свою песню: "Что нам горе, жизни море надо вычерпать до дна". Сюзанна спешила с шампиньонами. Ничего не изменилось в мире, только я сделался другим человеком, хотя моя рука продолжала двигаться по инерции, опуская на стол рюмку. Я знал, что так останется до тех пор, пока я не узнаю всего. Сначала возникла женщина, теперь предатель. Недаром Скворцов сказал: "Там странная история". Как в воду глядел.

Продолжая улыбаться, я повернулся к Ивану.

- А ты и в самом деле молоток, Иван. Что же ты мне сразу не рассказал, что там был предатель?

- Какой предатель? - невинно удивился Иван.

- Ты что, не слышал, что Любовь Петровна сказала? Повторите ему, Любовь Петровна.

- Разве я что-нибудь сказала? - удивилась, в свою очередь, мадам Люба.

- Сейчас я у нее спрошу, - быстро сказал Иван и тут же перешел на французский.

Я ничего не понимал. Ловко же они меня провели.

- Что происходит? Теперь вы засекретничали? - спросил я, стараясь говорить так, чтобы голос мой звучал непринужденно и весело.

- Я спрашиваю у нее, откуда она узнала это? - ответил Иван, не оборачиваясь.

- Так спрашивай же по-русски, черт возьми, - не выдержал я. - Есть же нормы общения. Кто же все-таки вам сказал, Любовь Петровна?

За Любу ответил Иван:

- Она говорит, что слышала это от людей.

- А ты? - взбесился я. - Что ты говорил ей?

- Я спрашивал: у каких людей она слышала это?

- И дальше. Только все говори. И по-быстрому.

- Слушай, Виктор, - Иван посмотрел на Любу, положил руку на мое колено. - Ты сам подумай, откуда она может знать про это дело? Она к нам сюда приехала только в сорок пятом году, когда война уже перестала. Про нашу войну с бошами она ничего не знает. Она пришла сюда на все готовенькое, а теперь берется судить о наших делах.

- Я собираю материалы, - невозмутимо заявила мадам Люба.

- А где ты раньше была? У кого ты забираешь наши материалы? - обиделся Иван.

- Ты был здесь на свободе, а я в немецком лагере сидела.

- Ты в немецком лагере сидела? - Иван задумался. - Я слышал, ты на ферме работала.

Люба презрительно поджала губы. Ирма подошла ко мне и запустила в волосы руку, ту самую, с наколкой. Но я терпел.

- Любочка, зачем ты лезешь в эти мужские дела? - пропела Ирма. Кто-то кого-то предал, подумаешь. Будто у них в России предателей не было.

- Вы все-таки не ответили на мой вопрос, Любовь Петровна, - сказал я мягко, но настойчиво.

- Давно я слышала, лет десять назад, - в голосе Любы звучало притворное равнодушие. - Кто-то из бельгийцев говорил, я не помню. Я ж про "кабанов" материалы не собираю...

- Вот видишь, - оживился Иван, - слышала звон, а не знает, откуда он звонит.

Они снова перешли на французский. Я верил им и не верил. Если я от русских не могу правды добиться, то с бельгийцами еще труднее будет. Но погоди, Иван. Есть человек, который скажет мне правду. Я огляделся. Антуана в комнате не было.

Луи увлеченно беседовал с Оскаром. Шарлотта задумчиво листала журнал, подаренный президентом, "рыжий" полицейский посапывал на диване.

- Хорошая встреча, - сказал вдруг по-русски Виллем. - Акцент у него был ужасный, но я обрадовался и этому.

Мы разговорились по-немецки. Перед поездкой я пополнил свои прежние знания в надежде, что немецкий поможет мне здесь, однако первый опыт оказался решительно светским.

- Мы едем во Францию, - говорил Виллем, - у Ирмы там тоже есть русские подруги. А на обратном пути заедем в Кнокке, там живет ее приятельница. У меня гараж и три машины, я вожу товары в Германию. Работы много, но раз в год все-таки удается вырваться. Посмотрите на мои руки. - И он раскрыл могучие ладони, пальцы в ссадинах и буграх, под ногти навсегда въелась маслянистая копоть. - Но я люблю свое дело.

- Молодец, Виктор! - крикнула через стол Ирма. - Виллем очень любит русских. К нам часто приходят люди с корабля, и мы с ними вспоминаем родину.

- О, я люблю русских, - подтвердил Виллем.

Вот сколько замечательных вещей узнал я о Виллеме, вот как легко, оказывается, узнать о человеке, который сидит рядом с тобой. Вы просто болтаете и узнаете друг друга. А если вас разделяет двадцать с лишком лет и белая могильная плита - как тогда узнать правду? Отец-то уж ничего не узнает, он даже не знал, что я буду и есть. Он ничего не узнает и не расскажет. Но я-то могу узнать о нем, хочу знать, должен знать.

- Я тоже участвовал в Сопротивлении, - говорил Виллем. - Правда, у нас не было такого размаха, как в Арденнах, но мы тоже не сидели сложа руки.

Я заинтересовался:

- Сколько человек было в вашем отряде?

- Шестнадцать. Мы жили в деревнях, каждый в своем доме. Собирались только перед операциями. У нас в отряде был пароль, по которому человек обязан помочь тебе.

- Какой?

- Честь и свобода. И еще мы складывали два пальца в виде буквы V виктория. Так делали все голландские партизаны. А пароль был только у нас.

- Интересно, как он по-голландски звучит?

- Феер ен фрейхайт.

- Феер ен фрейхайт, - повторил я задумчиво. - Честь! Честь хороша до тех пор, пока не появится предатель.

- У нас он был, - живо отозвался Виллем. - Его расстреляли. Правда, не я приводил приговор в исполнение. Я не решился.