С трудом беру себя в руки, жду дальнейшего развития событий. Ах вот оно что: машина забуксовала, и солдаты толкают ее под надрывное завывание мотора. Вытолкнули наконец. Садятся. Теперь внимание! И не спешить. Грузовик ползет со скоростью пешехода. Вот он почти поравнялся с нами. Прикидываю расстояние: метров двадцать пять... Мушку не видно, но промахнуться на такой дистанции практически невозможно.

- Огонь!

Жму на спуск и провожу стволом автомата от кабины до заднего борта грузовика. Потом обратно. Еще раз. Рядом хлестко бьют из винтовок мои "ведомые". Машина останавливается, словно столкнулась с препятствием. Вспыхивает бензобак. Слышны вопли раненых. На землю соскакивают человек пять, не больше. Лупят из автоматов во все стороны. Хорошая мишень, но мой ППД умолк - кончились патроны. Быстро меняю диск. Надо бы сменить и позицию, но жаль тратить драгоценные секунды, да и от шоссе мы слишком близко: могут заметить.

Продолжаю вести огонь короткими очередями, более экономно и прицельно. Но враг уже пришел в себя. Оставшиеся в живых солдаты ползком и быстрыми перебежками отходят в поле, что по другую сторону дороги. Нужно добить их. Поднимаюсь во весь рост, чтобы повести бойцов в атаку, но вокруг сразу же зажужжали пули и прижали меня к земле. Теперь в невыгодном положении оказались мы: противник имеет численный перевес, лучше вооружен и замаскирован. Бросаться сломя голову под огонь бессмысленно.

Даю команду отходить вдоль дороги. Минут через пятнадцать мы втроем были уже метрах в пятистах от места боя. А там все еще горела автомашина и раздавались автоматные очереди.

Бывает, что после тяжелого боя чувствуешь себя обессиленным, уставшим. Но сейчас нас словно крылья несли - ведь мы действовали по всем правилам партизанской войны: нанесли оккупантам удар малыми силами и добились успеха.

...Отряд приступил к активным действиям. Теперь почти каждый день группы бойцов уходили на боевые задания. Вскоре даже жители отдаленных деревень знали, что во вражеском тылу появилось подразделение Красной Армии. Понеся в первых схватках значительные потери, фашисты укрепили свои гарнизоны в населенных пунктах, стали появляться в селах крупными силами, соблюдать осторожность. Мы в свою очередь тоже повысили бдительность, и гитлеровцам не удавалось застать нас врасплох. Однако мы не сразу оценили опасность со стороны вражеских агентов, завербованных из числа бывших кулацких элементов и уголовников. Да и разоблачить их было не так просто. При нашем появлении они выдавали себя за сторонников Советской власти, осуждали немецких захватчиков, предлагали свои услуги, а сами искали только удобного случая, чтобы нанести удар в спину; информировали карателей о нашей численности, вооружении, предавали людей, которые активно нас поддерживали.

Мы вынуждены были принять ответные меры. В частности, при посещении деревень выставляли охранение и никого не выпускали, пока не уходили сами. Но всего предусмотреть не удавалось...

Однажды в начале января я вместе с Ткачевым, Шатиловым и Ереминым отправился разведать состояние дорог.

После трудного ночного перехода остановились отдохнуть и погреться в небольшой, не пострадавшей от войны деревушке, находившейся километрах в десяти от немецкого гарнизона. Отсюда с бугра хорошо просматривалась окружающая местность: в полукилометре располагался большой лесной массив, так что опасаться каких-либо неожиданностей почти не приходилось. Как всегда в таких случаях, пригласили крестьян, чтобы сообщить им последние сводки Совинформбюро. В большую избу собралось много народу. Я коротко рассказал о положении на фронтах, о том, что Красная Армия усиливает отпор захватчикам, приближая час неминуемой расплаты. Но только перешел к ответам на вопросы, как вбежал Шатилов и громко крикнул: "Немцы!" Глянув в окно, я увидел, что по дороге и через огороды в нашу сторону бегут солдаты и несколько вооруженных полицаев. С другой стороны - такая же картина. Через несколько секунд наша маленькая группа была уже во дворе. Выскочив из сеней, я сразу увидел какого-то верзилу с винтовкой в руках и с ходу полоснул по нему из автомата. Тот рухнул лицом в снег. Но положение наше от этого не улучшилось - мы были обложены со всех сторон. Правда, противник огня не вел, видимо, боялся попасть по своим, но планомерными перебежками продвигался вперед. На противоположном конце улицы несколько фашистов установили на треногу ручной пулемет. Стало ясно, что мы попали в ловушку.

Раздумывать, однако, некогда. Быстро укрываемся за амбаром и здесь договариваемся разбиться на дно пары и пробиваться к лесу. Первыми отходят Ткачев и Шатилов, а я и Еремин их прикрываем. Потом они огнем обеспечивают наш отход.

Гитлеровцы залегли в огородах, за плетнями. Вижу, как Ткачев и Шатилов, пробежав метров тридцать, падают и открывают огонь. Теперь мы начинаем перебежку, иногда ползем по-пластунски. Над головой свистят пули, прижимают к земле. У противника преимущество не только численное, но и тактическое: он хорошо укрыт, а мы - как на ладони и отступаем по глубокому снегу. Но пока пули облетают нас.

Вот уже до леса не больше сотни метров. Кажется, наше положение становится не таким уж безвыходным, тем более что враг не осмеливается открыто атаковать, предпочитает обстреливать нас из-за укрытий.

И тут я почувствовал удар в плечо и обжигающую боль. Левая рука как-то сразу потеряла силу. "Кажется, отвоевался", - пронеслась в голове мысль. В это время неподалеку падает сраженный вражеской пулей Шатилов. Ткачев остается один. Громко кричу, чтобы быстро отходил, и открываю огонь. Короткая очередь и... патроны кончились, оба диска расстреляны. Но у меня есть еще маузер, пистолет ТТ и две гранаты.

Оглядываюсь на Ткачева и вижу, как он поднимается во весь рост и, волоча винтовку за собой, медленно идет к лесу. Не дойдя нескольких метров до спасительной чащи, он оборачивается ко мне, кричит: "Прощайте!"- и падает, сраженный вражеской пулей. Мы остаемся вдвоем с Ереминым и, прикрывая друг друга редким огнем, продолжаем ползком отходить - подняться уже пет сил.

Два часа ведем мы неравный бой. Близятся сумерки, но как медленно сгущается темнота, как трудно дается каждый метр! Чувствую, что Еремин тоже выдохся, почти совсем перестал передвигаться. Но что он делает? Поднялся во весь рост и, шатаясь, побрел к лесу. Со стороны села застрочили пулеметы и автоматы. Мой боевой товарищ выронил винтовку и навзничь упал. Откуда только взялись силы - бросаюсь к нему, но боец уже мертв - пуля пробила голову. Теперь я остался один.

Беру винтовку Еремина и почти пустой патронташ. Враги прекратили стрельбу, - видно, рассчитывают взять меня живым.

Пытаюсь перезарядить взятую у Еремина винтовку, но се затвор и магазин забиты снегом. Только напрасно потерял драгоценные секунды. Значит, вся надежда на маузер, пистолет и гранаты.

А гитлеровцы уже поняли, что один я большого урона им не нанесу. Вижу, стали выползать из укрытий и обходить меня с разных сторон.

Кончились патроны в маузере. Отбрасываю его в сторону, достаю пистолет. Всего две обоймы - шестнадцать выстрелов. А фашистов и полицаев - около тридцати, у каждого автомат или винтовка. Да еще два ручных пулемета. Пожалуй, я впервые так близко ощутил дыхание смерти. И никогда раньше не испытывал такой жажды жизни, такой решимости драться до последней возможности.

Вставляю запалы в гранаты и жду, что будет дальше. Враг не торопится, зря рисковать не собирается. Каратели расположились вокруг меня полукольцом метрах в ста. Огня не ведут, чего-то выжидают. Я тоже не стреляю: далеко, а патроны надо беречь. Так проходит несколько минут.

Не знаю, какая сила оторвала меня от земли, быть может, та самая, что подняла перед этим Ткачева и Еремина. Но я встал и, шатаясь, как и они, пошел к лесу. Сейчас не помню, почему это сделал, а тогда, наверное, знал. Добрел до крайнего, одиноко стоявшего дерева, прислонился к нему спиной, но не устоял - упал в снег.