И снова студия на улице Станкевича. Удивительно милая, доброжелательная обстановка. И снова пирожки с капустой в доме Качалиной, в короткий срок ставшей для нее почти родным человеком. С композитором Арно Бабаджаняном они встретились в студии. Он сыграл Анне свою новую песню на стихи Евгения Евтушенко "Не спеши". Правда, предупредил, что ее уже "сделал" Муслим Магомаев. Но, в принципе, это не важно. Женское исполнение будет ведь совсем другим.
Песня ей понравилась - и музыка и слова. Был в ней какой-то трогательный, грустный лиризм. Обидно, конечно, что ее исполнение не будет первым, но что поделаешь...
Каждой репетиции Анна ждала, как праздника. Конечно, если бы не концерты, которые отнимали много сил, записи могли бы стать более насыщенными, более яркими, но поневоле приходилось совмещать записи и концерты. Потом работу над пластинкой пришлось на некоторое время отложить: польских артистов ждали в других городах Союза. И если почти все ее товарищи не скрывали радости от мысли, что через несколько часов будут купаться в Черном море, то Анна прощалась с Москвой с затаенной грустью.
В поездке она особенно сблизилась с балериной Барбарой Битнерувной, в недавнем прошлом солисткой варшавского Большого театра, гордостью польского балета. Барбара до этого выступала несколько месяцев в Союзе, и в Москве ее подключили к их группе. Какими бы утомительными и долгими ни были переезды, как бы поздно ни заканчивались концерты, каждый день рано утром Барбара надевала черное трико и отправлялась на репетицию. Репетиция "до седьмого пота" продолжалась по четыре-пять часов. А ведь Барбаре далеко за сорок. Лицо у нее немолодое, сплошь изрезанное сетью морщин. Но фигура, движения почти девичьи, изящные, легкие.
Однажды (это было в Одессе) после концерта сквозь толпу зрителей, как всегда, карауливших ее у служебного входа, к Анне прорвалась пожилая женщина, совсем седая, с бледным усталым лицом. Анна сразу же обратила на нее внимание - внешне она резко отличалась от молодых зрителей. Женщина сжимала в руках картонную коробку, аккуратно перевязанную алой ленточкой.
- Это вам, - сказала она, протягивая коробку,
- Что это? - удивилась певица.
- Подарок за ваш голос, - произнесла женщина. - Ничего особенного: пластинки с нашими русскими песнями. Если какая понравится - может, споете. А нет - так просто послушаете. Тут мой адрес, - продолжала женщина, - если у вас найдется время, черкните пару слов...
Через несколько месяцев жительница Одессы Варвара Николаевна Плотникова получила письмо из Варшавы. "Дорогая Варвара Николаевна! - говорилось в нем. - Огромное Вам спасибо за Ваш подарок. Он оказался бесценным. Видно, Вы действительно любите песню, если сумели сохранить такие старые пластинки в хорошем состоянии. Правда, у меня было множество хлопот с проигрывателем. Где сейчас достанешь проигрыватель со скоростью 78? Но у меня множество кавалеров в Польше, и один кавалер, по имени Збьшек, притащил мне патефон... Я поставила самовар, завела патефон и... Ах, если бы Вы знали, сколько удовольствия я получила! Как хорошо, как искренне, как сердечно поют и Леонид Утесов, и Клавдия Шульженко! Знаете, мое детство прошло в Советском Союзе, далеко-далеко, в Средней Азии. И вот услышала я эти песни и как будто снова вернулась в детские годы, и сердце сжалось. Может быть, через какое-то время, когда я стану старше и, как принято говорить, "созрею", - я попытаюсь спеть все эти песни с позиции сегодняшнего дня, но очень бережно, чтобы не обидеть людей старшего возраста, которым эти песни, наверное, бесконечно дороги. Если мне посчастливится выступать снова в Одессе, обязательно увидимся.
Еще раз спасибо за подарок. Ваша Анна Герман".
Сколько было хлопот с этим патефоном} Збышек позаимствовал его у приятеля, который коллекционировал старые вещи - самовары, часы, фотоаппараты, - и привез во Вроцлав. Патефон долго не заводился, очевидно, как говорил Збышек, "сдохла" пружина. Он чертыхался, что-то разбирал, собирал, смазывал. И наконец послышалось шуршание. "Брестская улица на запад нас ведет, - запел хрипловатый голос Утесова, - значит, нам туда дорога, значит, нам туда дорога..." Потом - "Раскинулось море широко". А на следующей пластинке - "Ай да парень, паренек, с этим парнем выйдет толк!"
Мама с бабушкой оставили домашние дела и подсели ближе к патефону. Мама мечтательно и грустно улыбалась.
Анна вспоминала детские впечатления, одновременно подмечая индивидуальные оттенки исполнения, манеру, настрой песен, восхищаясь мастерством русских певцов. Клавдия Шульженко пела знаменитый "Синий платочек", незабываемые "Дороги", мужественно-лирическую песню-воспоминание "Где же вы теперь, друзья-однополчане...". Анна почувствовала, что у нее к глазам подступили слезы.
xxx
Когда Анна вернулась из Москвы, родные наперебой начали расспрашивать ее:
- Ну, как там, на родине? Как вас принимали, что видела, расскажи!
Как принимали? Принимали здорово! Пожалуй, даже незаслуженно здорово. Иногда делалось обидно, что она не в состоянии по-настоящему отблагодарить этих людей за их доброту и сердечность.
Что Анна видела? Да, в сущности, очень мало! Переезды из города в город, из одного концертного зала в другой, репетиции накануне выступлений, когда заранее знаешь, что тебя ждут. Две недели находиться в Москве - и только раз совершить двухчасовую экскурсию по городу, побывать в Третьяковской галерее, в Музее имени Пушкина!.. А все остальное время было занято работой. Как, наверное, слушателям смешно рассуждать со стороны! Подумаешь, песня! Продолжается всего-то две с половиной - три минуты... А сколько за этим кроется, не говоря уже о муках творчества, еще и чисто организационных дел, которых, к сожалению, многим даже очень талантливым исполнителям решить так и не удается,
Музыкальный редактор. Для людей, далеких от искусства, эта должность, название которой мелькает в титрах кинофильмов и телевизионных передач, вписано мелкими буквами в тексты конвертов к грампластинкам, кажется если не абстрактной, то, во всяком случае, малозначительной, "прикладной". Между тем от музыкального редактора, от его художественного вкуса, нравственных критериев, зависят и репертуар певца, и его творческое лицо...
Анна Качалина оказалась тем идеальным музыкальным редактором, который смог увидеть в молодой польской певице огромные потенциальные возможности, спустя несколько лет с таким блеском раскрывшиеся в интерпретациях песен советских авторов и русских старинных романсов.
Юлиана Кшивку Анна встретила в "Пагарте", когда приехала туда за иностранным паспортом. Он явно был в хорошем настроении, выглядел отлично, от него пахло дорогим французским одеколоном, глаза скрывались за цейсовскими стеклами.
- Как живешь, Анна? Вспоминаешь нас? - похлопывая певицу по плечу, говорил Кшивка. - Мы вот тоже не теряемся. Только что вернулись из ФРГ, через месяц едем в Швейцарию.
- Вспоминаю, и очень часто, - приветливо ответила Анна. - И не только вспоминаю, но и скучаю...
- А ты здесь какими судьбами? Читал, читал о твоих успехах в СССР. Опять туда?
- Увы, нет, - ответила Анна. - Совсем в другие края, в США
- Тогда почему же "увы"? Увидишь, как люди живут, заработаешь пару долларов. Возьми с собой польскую водку, фотоаппарат...
Анна прервала его:
- Пан Юлиан, ну какой из меня торговец! Вы же знаете...
- Эх, Анна, Анна... - Лицо Кшивки подернулось насмешливой печалью. - Не на земле ты живешь, а в облаках витаешь. Ты сейчас, именно сейчас должна сделать себе состояние. Через три-четыре года и захочешь, да не сделаешь. Ты сейчас на вершине - так пользуйся! - Он подумал. - А хочешь, я брошу все и стану твоим импресарио? Дай мне полную свободу действий - и через год мы будем в полном порядке! Пока все, что ты имеешь после Со-пота, - это ноль, зеро... Квартиры нет? - спросил он. - Нет. Зато, говоришь, Збышек есть? Эка невидаль! Смешно сказать! Звезда польской эстрады - в таком загоне...