Три-четыре дня они не думали ни о чем на свете, кроме отдыха, который, по ее понятиям, выражался в долгом безмятежном сне, четырехчасовых прогулках по сугробам в заснеженном лесу, ужине при свечах в местном ресторанчике.
Анну всюду узнавали, выпрашивали автографы. На шестой день ею овладело тревожное чувство: тоска по работе, по сцене, по музыкантам и зрителям. В душе Анна упрекала себя: "Вот мечтаешь-мечтаешь об отдыхе, а когда он наконец пришел, тебя тянет обратно в суету..." Ее уже не радовала заботливость, по которой раньше тосковала. С плохо скрываемым нетерпением Анна распечатала телеграмму, в которой сообщалось, что карантин снят и завтра у нее концерт в Кракове.
Остаток зимы и начало весны 1965 года прошли в беспрерывных разъездах по Польше. Для ее выступлений планировались лучшие концертные залы, всюду ее встречали восторженно, со сцены она видела радостные, счастливые лица и в минуты выступлений тоже чувствовала себя счастливой.
На время Анна забывала о нездоровье (головные боли и приступы тошноты стали ее постоянными спутниками). Врачи утверждали, что ее слабый от природы организм не справлялся с такими эмоциональными перегрузками, что надо резко ограничить количество выступлений. Несколько раз она пыталась это сделать. Но чувствовала, когда наступал затяжной отдых, что тоскует по сцене, что ее пронзает почти физическая боль и она начинает считать минуты до выхода на эстраду.
Отношения со Збышеком оставались теми же, что и раньше. Она уже привыкла к его внезапным появлениям и отъездам, видела, как он устает и как искренне к ней привязан, как мучается от такого образа их жизни.
- Збышек! - часто говорила она пану инженеру. - Ну зачем тебе я рабочая лошадка? Тебе нужна жена, которая могла бы уделять тебе все свободное время. А у меня, как видишь, этого свободного времени просто не бывает. Я же цыганка - сегодня здесь, завтра там!..
Он ничего не отвечал, а иногда в ответ грустно улыбался: "Ничего не поделаешь, я люблю тебя именно такую - со всем твоим цыганским кочевьем". Они встречались со Збышеком по субботам - он гнал на машине от Варшавы сотни километров до пункта, где она выступала, а прощались в воскресенье вечером. Чтобы снова встретиться и снова проститься через неделю. Правда, когда Анна выезжала за рубеж, разлуки становились долгими, но она часто звонила ему из Москвы и Берлина, из Парижа (этот разговор она запомнила, пришлось заплатить за него чуть ли не треть заработанных денег) и из Вены...
Поездка в Австрию была памятной: она пела на ответственном музыкальном фестивале, пела, как ей самой казалось, хорошо, с подъемом. Зал гремел от аплодисментов. Решение жюри было неожиданным: первое место присудили довольно средней канадской певице, второе - ничем не примечательной певице из Греции. Анна оказалась на третьем! Ее не столько поздравляли, сколько выражали соболезнования. Подвыпивший журналист из ФРГ сказал сущую правду:
- Тут кое-кто ненавидит поляков. Да еще поляков-коммунистов! Если бы Карузо был из коммунистической Польши, он бы получил в Вене шестнадцатое место! Так что у вас несомненный успех...
Но Анна не испытывала ни горечи, ни обиды. Она от души забавлялась, ловя на себе недоброжелательные взгляды членов организационного комитета, отвечая на их прохладную вежливость совсем уж ледяной церемонностью. Даже придумала себе еще одну забаву, извлекая из нее максимум удовольствия: довольно сносно владея немецким, она тем не менее всякий раз неукоснительно требовала переводчика и объяснялась по-польски только через него...
Всякий раз в Варшаву Анна возвращалась с томительной надеждой. Уже полтора года в городском Народном совете лежало ее заявление с просьбой предоставить ее семье отдельную квартиру. Заявление, скрепленное ходатайствами нескольких государственных учреждений. Там говорилось о ее больших заслугах, о необходимости создать для нее нормальные условия, которые могли бы способствовать дальнейшему совершенствованию ее таланта... Но бумаги по-прежнему пересылались из одной инстанции в другую.
Один ответственный чиновник Министерства культуры сообщил Анне, что решение ее вопроса вот-вот близится к развязке. Он пригласил Анну поужинать с ним в "Бристоле". Возбужденный и радостный, он озирался по сторонам, ловя на себе восторженные взгляды варшавских ловеласов: "Ай да счастливчик! Ужинает в обществе Анны Герман!" С некоторых пор Анна не любила больших ресторанов: ее раздражали постоянные оглядывания незнакомых людей и даже идущие от чистого сердца знаки внимания. Вот и сегодня официант едва успевал ставить на их столик дорогие напитки и роскошные коробки конфет, посланные богатыми посетителями "Бристоля".
"Сейчас, - думала Аня с горечью, - все разъедутся по своим домам, хорошим или плохим, однако по своим. А я, как вечный странник, поплетусь в гостиницу. Пусть роскошную, с ванной, горячей водой, цветным телевизором, но гостиницу..."
Сколько времени уходило на утрясание бесконечных бюрократических неувязок! Заявления, звонки, приемы, просьбы, новые бумаги, новые заявления, свидетельства, подтверждения, результаты обследования жилищных условий разными комиссиями во Вроцлаве, справки о состоянии здоровья матери и бабушки, справки о предыдущем месте жительства в СССР... Правда, время можно подсчитать: по часам, по листкам календаря. Труднее измерить израсходованную нервную энергию, моральные затраты.
Впрочем, газеты по-прежнему писали о творческих поисках Анны Герман, о ее мастерстве, которое растет "прямо на глазах": от концерта к концерту, от фестиваля к фестивалю. Но она в душе с этим не соглашалась. Анна была честна с собой: да, наступил спад, и на Сопотском фестивале 1965 года премия, присужденная ей, была не вполне заслуженной, а выступление было не таким удачным, как в 1964 году. Песня "Я зацвету розой" Катажины Гертнер хоть и казалась привлекательной, наполненной подлинной грустью и лиризмом, сделанной добротно и профессионально, заметно уступала "Танцующим Эвридикам".
После фестиваля они остались со Збышеком на несколько дней в Сопоте. Погода была теплая, целыми днями они гуляли по побережью, дышали морским воздухом. Анна чувствовала себя, как никогда, хорошо. Тревожные мысли отступали, казались не такими грозными и зловещими. "В конце концов, слава богу, мы все живы. И, слава богу, заняты любимым делом... А остальное приложится", - успокаивала себя Анна.
Но, увы, "остальное", каким бы мизерным оно ни казалось, никакие "прилагалось". Оно, это "остальное", по-прежнему требовало стараний, энергии, администраторских способностей, которые у нее полностью отсутствовали. Теперь всякий раз, когда она возвращалась домой, мама с бабушкой принимались наперегонки жаловаться на жизнь. Они бесконечно устали жить в такой тесноте. Все смеются над ними: дочь - европейская звезда, а у них такая плохая квартира! Со слезами на глазах Анна доказывала, что это не в ее силах, что она старается, как может. Но ясно видела, что мать не верит ей, сомневается в ее искренности.
Несмотря на относительно высокие заработки, денег на покупку кооператива по-прежнему не хватало. Переезды из города в город, обеды и ужины в кавярнях (кафе) забирали львиную долю ее бюджета. Самый маленький прием или банкет, как саранча, уничтожал все ее месячные накопления. Надо было не забывать и о нарядах для сцены, а они стоили немало...
Она забывала обо всем на свете, только уходя в мир музыки. Она еще раз тщательно пересмотрела старые клавиры и нашла в них кое-что интересное. Два или три отдала в работу оркестровщику и подолгу просиживала с ним, пытаясь найти общий язык, мечтая о том, чтобы его сугубо современное музыкальное мышление совпало бы с ее видением песни.
Знакомый режиссер Зося Александрович-Дыбовская уговорила ее сняться в небольшом музыкальном фильме "Морские приключения". Впрочем, и роль была небольшая - капитан военно-морского флота. Она, разумеется, должна была петь. Песня композитора Марека Сартра "Слова" показалась Анне не особенно интересной. Зато сами съемки ее увлекли. Несколько лет назад она случайно на встрече Нового года познакомилась с замечательным мастером польского кино Збигневом Цыбульским. Они разговорились. Цыбульский много говорил о своей усталости, о том, что нервная система у него совершенно расшатана, что он страдает бессонницей и головными болями. Потом он как-то очень ласково посмотрел на Анну, и даже сквозь темные очки она почувствовала его добрый взгляд. Она мельком улыбнулась, поглощенная беседой.