Он откинулся на спинку скамьи, заложив руки за голову, и пробормотал, глядя в потолок с отсутствующей улыбкой:

– Черт подери! А хорошо тогда было!

Понимай как хочешь. Я-то кое-что поняла. Некоторое время я не могла встать, так мне было стыдно. "Да-а-а! – думала я. – Если одно то, что он узрел твои ляжки, довело тебя до такого, что же будет, когда он перейдет к действиям? Да ты, несчастная Каролина, прямо расстелешься перед ним, ляжешь под него, как какая-нибудь мерзкая шлюха!" Я поклялась себе, что буду изо всех сил стараться сохранять хладнокровие. Терпеть, но оставаться недвижимой, по возможности безразличной. Я не могла себе представить, чтобы он, при столь извращенной сексуальности, мог оставить меня в покое.

И не ошиблась. Он отвел меня снова в карцер. Я не протестовала, вообще не проронила ни слова, только плечами пожала. Открыв дверь и бросив туда матрас и подушку, он сказал:

– Мне нужно выспаться. Я должен быть уверен, что вы не удерете и не поднимете на ноги весь город.

Потом взглянул на меня виновато, с каким-то идиотским смущением. Я заподозрила неладное. Он и так запирает меня на ключ в этом чулане, чего же не хватает ему для полной уверенности? И вдруг я поняла чего. Ниже пояса меня опять охватила та странная слабость. Я воскликнула, стараясь унять дрожь в голосе:

– Не хотите же вы сказать, что… Что вы к тому же потребуете у меня… мою одежду? Так?

Он плохо справлялся со своей ролью, и я уже знала эту улыбку и напускной испуг.

– Ну, Ляжка, кто же может этого потребовать?

– Не потребовать, а самому сорвать! Вот это бы вам понравилось! – возмущенно парировала я.

Я снова пожала плечами, чтобы не выдать своего смятения и сдержать данное себе слово. Вошла в чулан. Он дал мне прикрыть дверь, а мог бы распахнуть ее настежь. Его уступчивость меня немного успокоила.

После такого нервного напряжения я не могла бы раздеваться у него на глазах. Меня бы это убило.

Итак, я начала раздеваться в полумраке. Сначала сняла блузку, потом туфли, чулки, пояс. Все это я передала ему через щель, видя одну только руку с платиновым обручальным кольцом. Ни за какие блага мира я не задала бы ему раньше этого вопроса, но теперь, снимая юбку, осмелела.

– Так вы женаты?

– Я же сказал, что хочу спать!

Я не настаивала на ответе. В этот момент я задавалась вопросом, который как-то попался мне на глаза в одном из дурацких журналов для женщин у парикмахерши и уже тогда поразил меня. Вопрос примерно такой: "Что вы снимете последним, если вас заставят раздеться перед незнакомым мужчиной?" Может быть, я не допускала такой возможности, а может, напротив, постоянно боялась, что это со мной случится. На мне оставались только трусики и комбинация. Сниму комбинацию – мне нечем будет прикрыть грудь. И я сняла трусики. Ах, будь я тогда столь же невозмутима, как сейчас, когда обо всем этом рассказываю… Уверена: любая женщина поймет ту тягостную неловкость, с какой даже при таких обстоятельствах отдаешь другому – пусть даже этот другой всего-навсего сластолюбивая свинья – то самое интимное, что носишь изо дня в день.

Но вернемся к нашему повествованию.

Так или иначе, раз уж он решил, что ему нужна моя нагота, которая вернее всяких пут удержит меня в этих стенах, то он не согласится оставить на мне комбинацию, пусть даже она из совсем прозрачного шелка и в ней я выгляжу, возможно, еще неприличнее, чем голая. При тогдашнем положении дел не было никакого смысла доводить дело до схватки, в которой я бы все равно проиграла, но зато рисковала бы распалить его еще больше. Так что я без звука сняла комбинацию и отдала ему.

Потом, кое-как прикрыв грудь и живот, я стояла, ожидая, что же со мной будет дальше. Я решила не сопротивляться, если он станет меня насиловать. Он положит меня на матрас, я замру неподвижная, не заплачу, не закричу – пусть делает со мной что хочет, я останусь бесчувственной как труп, как манекен. Но меня приводило в ужас то, что однажды сказала мне моя помощница – не знаю уж, как ей удалось завести со мной разговор об этом: будто многие женщины слишком чувствительны – вернее, особенно чувствительна определенная часть их тела. Как бы они ни хотели, они не могут не испытывать удовольствия, и потому закон считает насилие насилием даже тогда, когда жертва была в конечном итоге на все согласна. Все равно, даже если он найдет все мои чувствительные места, я ничем, ничем абсолютно себя не выдам, мой позор останется при мне. И он никогда не узнает, какие ощущения я испытывала.

Долгое время он стоял неподвижно – видимо, раздумывал, – а потом закрыл дверь. Немного погодя дверь опять приоткрылась. Не заглядывая, он протянул мне ночной горшок, чтобы я ни в чем не нуждалась.

– Я аккуратно сложил вашу одежду, – сказал он. – Спокойной ночи! Советую вам не будить меня, не то я очень, очень рассержусь.

На этот раз он запер меня надежно. Я слышала, как ключ повернулся в скважине, как сам он прошел через прихожую и поднялся по лестнице. Видела, как под дверью исчезла полоска света – значит, поднявшись, он его выключил. Потом тишина. Долго я стояла в темноте прислушиваясь. Даже голой мне было жарко. Часы прозвонили половину, я даже не знала какого. Наручные часы остались при мне, но как было разглядеть циферблат?

Я положила матрас и подушку в угол и свернулась на них калачиком, лицом к двери. Но скоро усомнилась, дверь ли это. Пошла проверить, ощупывая руками стены. Да, дверь. Я легла снова. Старалась не думать о том, что произошло, а перебирала все возможные варианты побега. Ни одного подходящего. Отгоняла от себя навязчивый образ беглеца – мне все виделись его черные глаза, его руки. Вероятно, я задремала. Это не был настоящий, глубокий сон, поскольку я слышала бой часов каждые четверть часа, но, когда я опомнилась от мучивших меня кошмаров, мне показалось, что они терзают меня целую вечность. К чему скрывать? Они были исключительно эротическими. Мне снилось, как он входит ко мне, доводит до изнеможения, уничтожает. Я вся была в поту. Наконец мне удалось забыться.

Когда я открыла глаза, в щель под дверью пробивался жидкий свет. Я замерла, прислушиваясь. Ни звука. Видимо, уже рассветало, и первые лучи солнца проникали в окно над входной дверью. Решив посмотреть в замочную скважину, я встала и увидела, что тот, кто считал себя столь хитроумным, забыл в скважине ключ.

Я долго еще вслушивалась, прижавшись ухом к двери, но различала только безостановочное тиканье часов. Вернулась к матрасу. В этой кромешной тьме я решила распороть его и вытряхнуть все перья. Как можно тише я надорвала подушку с двух сторон.

Подушка превратилась в кусок обыкновенной ткани. Я осторожно подсунула его под дверь, тихо-тихо подталкивая, пока он не исчез до половины, а то и больше. Потом вытащила из прически шпильку и стала выковыривать ею ключ из скважины. Послышался бой часов. Я остановилась. Я так испугалась, что даже не сосчитала, сколько они пробили. Вероятно, семь, – ведь в восемь летом бывает уже совсем светло.

В установившейся тишине я опять принялась за дело. Через минуту ключ упал с той стороны. Стук показался мне ужасно громким, хотя его и заглушила ткань наволочки. Я поскорее втащила ее назад. Когда я наконец перевела дыхание, убедившись, что вокруг все по-прежнему тихо, меня охватила такая радость победы, в моем сердце затеплилась такая надежда! Но приходилось сдерживаться. Я сделала из тряпки набедренную повязку. Стараясь не шуметь, вставила ключ в скважину. Повернула раз, другой. Толчком распахнула дверь, чтобы она не скрипнула…

Ворвавшийся поток воздуха взметнул вокруг меня перья подобно стайке белых птиц. Ужас сдавил мне горло. Я думала, у меня будет разрыв сердца. Прямо передо мной в кресле сидел беглец. Выспавшийся, спокойный, с презрительной улыбкой на устах. В неверном утреннем свете он казался самим дьяволом.

– Нет, вы только посмотрите на нее! Посмотрите-ка на эту лицемерку!

Он медленно поднялся. Я и не надумала отпрянуть, запереться в чулане – нет. Меня словно парализовало. Он смотрел мне прямо в глаза и, подойдя совсем близко, одной рукой неспешно, без грубости, сдернул прикрывавший меня кусок материи и бросил его за спину.