- Прости, Тимофей Федорович! веселись в горних селениях, избранный для прославления неизреченного милосердия божия! Ты жил как злодей и кончил жизнь как праведник... Блаженна часть твоя: над тобой совершилась великая тайна искупления!..

VIII

В первый день решительной битвы русских с гетманом Хоткевичем, то есть 22 августа 1612 года, около полудня, в бывшей Стрелецкой слободе, где ныне Замоскворечье, близ самого Крымского брода, стояли дружины князя Трубецкого, составленные по большей части из буйных казаков, пришедших к Москве не для защиты отечества, но для грабежа и добычи13. С первого взгляда на эти разбросанные без всякого порядка по берегу Москвы-реки толпы пеших и конных ратников можно было догадаться, что дух мятежа и своевольства царствовал в рядах сего необузданного и едва знающего подчиненность войска. Во многих местах раздавались песни и громкие восклицания; и даже шагах в двадцати от ставки главного своего воеводы, князя Трубецкого, человек пятьдесят казаков, расположась покойно вокруг пылающего костра и попивая вкруговую, шумели и кричали во все горло,осыпая ругательствами нижегородское ополчение, пришедшее с князем Пожарским. При появлении старшин никто не трогался с места: ни один казак не приподымал своей шапки, и даже нередко грубые насмешки и обидные прозвания раздавались вслед за проходящими начальниками, которых равнодушие доказывало, что они давно уже привыкли к такому своевольству. В некотором расстоянии от этого войска стояли особо человек пятьсот всадников, в числе которых заметны были также казаки; но порядок и тишина, ими наблюдаемая, и приметное уважение к старшинам, которые находились при своих местах в беспрестанной готовности к сражению, - все удостоверяло, что этот небольшой отряд не принадле жал к войску князя Трубецкого Впереди, на небольшом земляном возвышении, с которого можно было следовать взором за изгибами Москвы-реки, обтекающей Воробьевы горы, стоял начальник этой отдельной дружины. Казалось, все внимание его было обращено к стороне Ново-Девичьего монастыря, вокруг которого и по всему пространству Лужников рассыпаны был-и палатки и шатры многочисленной рати польской. Шагах в десяти позади его разговаривали вполголоса давнишние знакомцы наши: Кирша и Алексей. Первый смотрел также с большим вниманием в ту строну, где расположено было неприятельское войско.

- Ну что? - спросил Алексей, - выходят ли они из лагеря?

- Кажется, нет, - отвечал Кирша. - Видно, еще князь Пожарский не двинулся от Арбатских ворот.

- А скажи, пожалуйста, любезный! не знаешь ли, зачем он прислал вас сюда с моим господином?

- Князь Трубецкой просил у него подмоги, чтоб ударить в поляков, когда начнется сражение.

- Да разве у него мало войска? Посмотри-ка, видимо-невидимо! Одних казаков почитай столько же, сколько нас всех у князя Пожарского - и пеших и конных.

- Эх, брат Алексей! и много, да черт ли в них!

Вишь, какая вольница! Мы с часу на час ждем драки, а они себе и в ус не дуют! Дал бы этим озорникам в воеводы пана Лисовского, так он бы их повернул по-своему; у него, бывало, расправа короткая: ладно так ладно, а не так, так пулю в лоб!.. Эва! слышишь, как покрикивают... подле самого шатра княжеского, - как будто б им черт не брат! Небось у Лисовского не стали б этак горланить. Бывало, как закрутит усы да гаркнет, так во всем лагере услышишь, как муха пролетит... Постой-ка, брат... постой! Никак поляки зашевелились...

Чу! пушка... другая!., пошла потеха!

Вся окрестность дрогнула. Со стороны Арбатских ворот, как отдаленный гром, пронесся глухой рокот по воздуху: двинулись пехотные дружины нижегородские, промчалась конница, бой закипел, и через несколько минут вся окружность Ново-Девичьего монастыря покрылась густыми облаками дыма.

- Эх! если б поскорей дошла до нас очередь! - вскричал Кирша, - так руки и зудят!..

- Эка трескотня!.. - сказал Алексей. - Ух! как грянули из пушек!.. Да это никак с нашей стороны?

- С нашей, с нашей!.. - перервал Кирша. - Вот так!., знатно, ребята, знатно! Катай их, еретиков!

Весь отряд под начальством Милославского, которого, вероятно, читатели наши узнали уже в начальнике отдельного отряда, горел нетерпением вступить в бой с неприятелем; но в дружинах князя Трубецкого не заметно было никакого движения. Он сам не показывался из своей ставки; и хотя сражение на Девичьем поле продолжалось уже более двух часов и ежеминутно становилось жарче, но во всем войске князя Трубецкого не приметно было никаких приготовлений к бою; все оставалось по-прежнему: одни отдыхали, другие веселились, и только несколько сот казаков, взобравшись из одного любопытства на кровли домов, смотрели, как на потешное зрелище, на кровопролитный и отчаянный бой, от последствий которого зависела участь не только Москвы, но, может быть, и всего царства Русского.

Едва скрывая свое негодование, Кирша подошел к одной толпе, которая стояла далее других от шатра главного воеводы.

- Что, товарищи, - сказал он, - не пора ли и вам взнуздать коней?

- Зачем? - спросил один казак.

- Как зачем? Чай, нашим становится жутко; вот уж часа три, как они бьются с поляками.

- Так что ж?.. На здоровье! Пусть себе забавляются! - перервал другой казак. - Богаты пришли из Ярославля, отстоятся и сами от гетмана!

- Спесивы больно! - подхватил один урядник, - не пошли к нам в таборы, так пусть теперь одни и справляются с ляхами!

- Они не хотели с нами знаться, - примолвил первый казак, - так и мы их знать не хотим. Ну-ка, Терешка, запевай плясовую!

Полупьяный казак затянул песню, и вся толпа гаркнула вслед за ним хором.

Милославский подошел к ставке князя Трубецкого.

- Не пора ли нам? - сказал он казацкому старшине, который стоял у дверей шатра.

- Как придет время, так вам прикажут, - отвечал хладнокровно старшина.

- Нельзя ли мне поговорить с князем Димитрием Тимофеевичем?

- Нет, он никого не велел к себе пускать.

Вдруг подскакал к шатру покрытый пылью и окровавленный всадник; спрыгнув с коня, он спросил торопливо:

- Где князь Димитрий Тимофеевич Трубецкой?

- На что тебе? - спросил старшина.

- Я прислан от князя Пожарского. Поляки начинают нас одолевать.