- Ах, боже мой! - сказал Юрий, - несчастный, он замерз! - Забыв собственную опасность, Юрий наклонился заботливо над прохожим и старался привести его в чувство.
Этот плачевный вид, предвестник собственной их участи, усталость, а более всего обманутая надежда - все это вместе так сильно подействовало на бедного Алексея, что вся бодрость его исчезла. Предавшись совершенному отчаянию, он начал называть по именам всех родных и знакомых своих.
- Простите, добрые люди! - вопил он, - прости, моя Маринушка! Не в добрый час мы выехали из дому:
пропали наши головы!
- Полно реветь, Алексей, - сказал Юрий, - поди сюда... Этот бедняк еще жив, он спит, и если нам удастся разбудить его...
- Эх, родной! и мы скоро заснем, чтоб век не просыпаться.
- Не греши, Алексей, бог милостив! Посмотри хорошенько: разве ты не видишь, что здесь снег укатан и наши лошади не вязнут: ведь это дорога.
- Дорога? Постой, боярин... в самом деле... Слава богу! Ну, Юрий Дмитрич, сядем на коней, мешкать нечего.
- А этот бедный прохожий?
- Дай бог ему царство небесное! уж, видно, ему так на роду написано. Поедем, боярин.
- Нет, я попытаюсь спасти его, - сказал Юрий, стараясь привести в чувство полузамерзшего незнакомца.
Минуты две прошло в бесплодных стараниях; наконец, прохожий очнулся, приподнял голову и сказал несколько невнятных слов. Юрий, при помощи Алексея, поставил его на ноги, но он не мог на них держаться.
- Ну, видишь, Юрий Дмитрич, - сказал Алексей, - нам с ним делать нечего! поедем. Из первой деревни мы вышлем за ним сани.
- А пока мы доедем до жилья, он успеет совсем замерзнуть.
- Что ж делать, боярин: своя рубашка к телу ближе!
- Алексей, побойся бога! .Разве ты не крещеный?
- Да послушай, Юрий Дмитрич: за тебя я готов в огонь и воду, - ты мой боярин, а умирать за всякого прохожего не хочу; дело другое отслужить по нем панихиду, пожалуй!..
- Молчи... и пособи мне посадить его на твою лошадь.
Алексей замолчал и принялся помогать своему господину. Они не без труда подвели прохожего к лошади; он переступал машинально и, казалось, не слышал и не видел ничего; но когда надобно было садиться на коня, то вдруг оживился и, как будто бы по какому-то инстинкту, вскочил без их помощи на седло, взял в руки повода, и неподвижные глаза его вспыхнули жизнию, а на бесчувственном лице изобразилась живая радость.
Черная собака с громким лаем побежала вперед.
- Посмотри, боярин, - сказал Алексей, - он чуть жив, а каким молодцом сидит на коне: видно, что ездок!..
Ого, да он начал пошевеливаться! Тише, брат, тише!
Мой Серко и так устал. Однако ж, Юрий Дмитрич, или мы поразогрелись, или погода становится теплее.
- И мне то же кажется.
- Как бы снег не так валил, то нам бы и думать нечего. Эй ты, мерзлый! Полно, брат, гарцевать, сиди смирнее! Ну, теперь отлегло от сердца; а давеча пришлось было так жутко, хоть тут же ложись да умирай...
Ахти, постой-ка: никак дорога пошла направо. Мы опять едем целиком.
Тут налево от них послышался лай собаки; незнакомый поворотил в ту сторону.
- Куда ты, земляк? Постой! - вскричал Алексей, схватив за повод лошадь, - или хочешь опять замерзнуть?
Но незнакомый махнул плетью и, протащив несколько шагов за собою Алексея, выехал на большую дорогу.
- Видишь ли, - прошептал он едва внятным голосом, - что моя собака лучше твоего знает дорогу?
- Эге, да ты стал поговаривать! Ну, что, брат, ожил?
Незнакомый не отвечал ничего и, продолжая ехать молча, старался беспрестанным движением разогреть свои оледеневшие члены; он приподнимался на стременах, гнулся на ту и другую сторону, махал плетью и спустя несколько минут запел потихоньку, но довольно твердым голосом:
Гой ты море, море синее!
Ты разгулье молодецкое!
Ты прости, моя любимая,
Красна девица-душа!
Не трепать рукою ласковой
Щеки алые твои;
А трепать ли молодцу
Мне широким веслом
Волгу-матушку...
- Ого, товарищ! - сказал Алексей, - да ты никак совсем обтаял - песенки попеваешь!
- Да, добрые люди, спасибо вам! долго бы мне спать, если бы вы меня не разбудили.
- Откуда ты? - спросил Юрий, - и куда пробираешься?
- Из-под Москвы; а куда иду, и сам еще путем не знаю. Верстах в пяти отсюда неизменный мой товарищ, добрый конь, выбился из сил и пал; я хотел кой-как добрести до первой деревни...
- А кто ты таков?
- Кто я? Как бы вам сказать... Зовут меня Киршею; родом я из Царицына; служил казаком в Батурине, а теперь запорожец.
- Запорожец! - вскричал Алексей, отскочив в сторону.
- Да, - продолжал спокойно прохожий, - я приписан в Запорожской Сечи к Незамановскому куреню и, без хвастовства скажу, не из последних казаков. Мой родной брат - куренной атаман, а дядя был кошевым.
- Помилуй господи! - сказал Алексей. - Запорожский казак и, верно, разбойник!
- Нет, товарищ, напрасно. В удальстве я от других не отставал, а гайдамаком никогда не был.
- Как же ты попал в здешнюю сторону? - спросил с любопытством Юрий.
- А вот как: я года два шатаюсь по белу свету, и там и сям; да что-то в руку нейдет. До меня дошел слух, что в Нижнем-Новгороде набирают втихомолку войско; так я хотел попытать счастья и пристать к здешним.
- Против кого?
- А мне что за дело? Про то панство знает, была бы только пожива; ведь стыдно будет вернуться в мой курень с пустыми руками. Другие выставят на улицу чаны с вином и станут потчевать всех прохожих, а мне и кошевому нечего будет поднести.
- Зачем же ты не пристал к войску гетмана Жолкевского?
- Спроси лучше, зачем отстал?
- Так ты беглый?
- Кто? я беглый? - сказал прохожий, приостановя свою лошадь. Этот вопрос был сделан таким голосом, что Алексей невольно схватился за рукоятку своего охотничьего ножа. - Добро, добро, так и быть, - продолжал он, - мне грешно на тебя сердиться. Беглый!
Нет, господин честной, запорожцы - люди вольные и служат тому; кому хотят.
- Но разве вы не должны служить королю Сигизмунду?
- Должны! так говорят и старшие, только вряд ли когда запорожский казак будет братом поляку. Нечего сказать, и мы кутили порядком в Чернигове: все божье, да наше! Но жгли ли мы храмы господни? ругались ли верою православною? А эти окаянные ляхи для забавы стреляют в святые иконы! Как бог еще терпит!