Александреску сказал, что партия предприняла шаги под руководством премьер-министра Георгиу-Дежа, чтобы завоевать коммерческое расположение Запада. Будут взяты ссуды, построены фабрики, созданы атомные станции - и все это с помощью Запада.
"Вы - дураки! - изрыгнул он снова. - Вы жили иллюзиями. Мы знаем американцев лучше, чем вы. Если просят милостыню, то они ничего не дают, но те, кто оскорбляет и высмеивает их, те получат все, что хотят. Мы были умнее вас!"
Кто-то резко засмеялся, вслед за ним рассмеялись и другие. Скоро весь зал сотрясался от смеха. Смех уже грозил перейти в истерику, когда комендант, подняв руку, положил ему конец. Радостно сказал он, что хотел бы вознаградить нас за то, что мы не можем присутствовать на празднике дня освобождения. Он распорядился, чтобы мы посмотрели его. С этой целью был установлен телевизор.
Телевизионная передача началась с выступления Георгиу-Дежа и других ораторов о крушении господства германского нацизма в Румынии. Ни один из ораторов естественно не упомянул, какую важную роль 23 августа 1944 года сыграли молодой король Михаил, национальный предводитель крестьян и государственный деятель Юлий Маню и коммунистический министр юстиции Патраскану. Король жил в изгнании, а Маню и Патраскану умерли в тюрьме.
Я еще помнил, что в первые годы коммунистического господства в Румынии в этот день старались по возможности не устраивать праздничные парады. Однако, когда начался торжественный марш, я был удивлен бесчисленными колоннами, идущими в ногу под красными развевающимися знаменами, с портретами Маркса, Ленина и Дежа. Мы слышали оркестры, рукоплескания масс и возгласы: "23-е августа дало нам свободу!"
"Раньше такого никогда не было", - сказал я отцу Андрику, сидевшему рядом со мной. Он возразил шепотом: "Когда девушку насилуют в первый раз, то она отбивается руками и ногами. Во второй раз она только протестует, а в третий раз - наслаждается".
Когда это представление закончилось, началось следующее: "Теперь мы обсудим праздничное мероприятие", - сказал Александреску.
Все присутствующие, один за другим давали "показания". Бывшие солдаты, бывшие полицейские, помещики, крестьяне, промышленники. Каждый из них заканчивал лозунгом: "23 августа принесло нам свободу!"
Подошла моя очередь, и я начал: "Если есть кто-то, кому 23 августа принесло свободу, то это - я. Фашисты ненавидели меня как еврея, и если бы Гитлер выиграл свою войну, я бы был теперь лишь куском мыла. Но я еще жив, а Библия гласит, что: "Живая собака лучше дохлого льва".
Под шепот ободрения я продолжал: "В другом смысле слова я был уже свободен до 23 августа и хочу вам сказать, почему. Тиран Сиракуз читал книгу философа Эпиктета, который был рабом. Он был настолько восхищен книгой, что предложил Эпиктету освободить его. "Освободись сам", - возразил Эпиктет. Его посетитель возразил: "Но я же царь", философ ответил: "Тиран, управляемый своими пороками, закован в цепи. Раб, владеющий своими страстями, напротив, свободен. Царь, освободи себя сам".
В зале теперь стояла абсолютная тишина. "Несмотря на то, что я нахожусь в тюрьме, я - свободен. Иисус освободил меня от моего греха и от тьмы в моем сознании. Я благодарен событиям 23 августа за мое освобождение от фашизма. Но за другую свободу, свободу от всего преходящего и смерти, я благодарю Иисуса".
Комендант вскочил: "Этот вздор вы можете рассказать Гагарину, он был в космосе, но не увидел никаких следов Бога!"
Он засмеялся, заключенные засмеялись вместе с ним. Я возразил: "Когда муравей прополз по моей подошве, то он по праву может утверждать, что не видел там никаких следов Вурмбрандта!"
Моя Гефсимания
Меня наказали вторым пребыванием в специальном отделении. Я находился в нем, когда туда пришел Александреску с единственной целью, сообщить мне, что убит американский президент.
"Что вы об этом думаете?" - осведомился он. Я сказал: "Не могу в это поверить". Он показал мне газету, в которой один единственный абзац сообщал о смерти Джона Ф. Кеннеди.
"Ну и?" - наседал он на меня. Настойчивые вопросы подобного рода были определенным приемом, применяемым для того, чтобы сориентироваться, какое направление принимают мысли заключенного.
"Если Кеннеди был христианином, то теперь он счастлив и находится в раю", - ответил я. После этого Александреску снова вышел.
Позднее я находился в одной камере с отцом Андрику, когда пришли охранники, чтобы забрать нас. Прежде чем нас вывели, нам завязали глаза и надели наручники. Было впечатление, что нас ведут на казнь.
Охранники говорили: "Здесь - направо, здесь - налево". Наконец сняли повязки с глаз. Перед нами находились чистые, протопленные конторские помещения. Андрику повели в другой конец этого отделения, которое, по всей видимости, должно было быть главным управлением. Я оставался с охранником, перед дверью. Раньше, при наших встречах, я тихо рассказывал ему об Иисусе.
Он прошептал: "Мой бедный друг. Сейчас вам придется очень трудно, но продержитесь во имя Господа!"
Он отошел от меня на несколько шагов в сторону, его лицо совершенно ничего не выражало, но от его слов мне стало хорошо.
Когда отворилась дверь, меня привели к человеку в генеральской форме. Это был Негреа, заместитель министра внутренних дел. Его типично цыганское лицо было энергичным, и эта энергия как бы подчеркивала его интеллект. Рядом с ним сидели офицер и несколько партийных работников из Бухареста.
Негреа вежливо сказал: "Я как раз изучал ваше дело, господин Вурмбрандт. Я не придерживаюсь ваших взглядов. Но человек, который остается таким твердым, нравится мне. Мы коммунисты также упрямы. Я сам часто сидел в тюрьме. Было использовано немало средств, чтобы изменить мои мысли. Но я остался твердым.
Думаю, что пришла пора пойти навстречу друг другу. Если вы готовы забыть о том, что претерпели, мы готовы вычеркнуть из памяти то, что вы предприняли против нас. Мы просто перевернем страницу и станем друзьями. Мы далеки от того, чтобы действовать против ваших убеждений, и вы можете впредь оставаться верным себе, но согласиться на плодотворное сотрудничество с нами".