Во всяком случае ни об одном из ресторанов что получше не могло быть и речи. Более приличные рестораны Гарри пылко ненавидел. Вся эта гурмовщина была жалким эрзацем удовольствия. Это подходило для одиноких, несчастных или импотентов. Влюбленный и счастливый Гарри, каким бы он ни был, никогда не мог связать воедино любовь и еду. Любовь насыщала его. То, что путь к сердцам лежит через желудок, было тоже еще тем устоявшимся и абсолютно неверным общим местом. И кто только такое выдумал? Привязанные к плите женщины, чтобы привязывать к себе своих мужиков? Или какие-нибудь толстые или тощие сверхмамаши, которые не хотят отпускать своих деток из дому и приманивают их хорошей едой, чтобы удержать? Насколько дрянной должна быть жизнь такого, купленного едой.

В их время наивысшей любви Гарри и Хелена частенько без всякого аппетита сидели над какими-нибудь тарелками, до отказа наполненными спагетти, и, изнемогая от желания, смотрели друг другу в глаза. Словно что-то удостоверяя, Хелена вечно наступала Гарри на ногу, пока ее губы приоткрывались небольшой щелью. Гарри, тут же совершенно потеряв голову, снимал башмак и принимался водить своей ногой по вутренней стороне хелениного бедра. Хелена уже тогда всегда носила те узкие гладкие кожаные джинсы. Шерстяной носок беззвучно скользил вверх к ее лону. Затем Хелена всегда брала ногу Гарри и плотно прижимала к себе. Скатерть надежно прикрывала их сомнительные ласки.

Воспоминания об этом полном вожделения ритуале усилили отвращение Гарри к возне вокруг еды, которая и в дипломатической службе заметно усилилась. Люди позволяли всучить себе отвратительнейшие сладкие аперитивы только потому, что это было модно. Словно не было уже всякой иной моды, и теперь следовало заиметь моду на еду и питье. Как дизайнеры ищут новые формы, повара искали новые блюда. А едоки кивали и пробовали и, склонив набок головы, издавали, не открывая рта, звучки удовольствия и шуровали в этих маленьких кучках на этих огромных тарелках, не замечая, что они здесь с верой дилетантов поощряют странные уродства безудержных профессионалов.

Единственные сносные убежища, находил Гарри, были пивные для приглашенных рабочих-иностранцев, да и вообще благодаря таким рабочим жизнь в этой идиотской гурманской федеративной республике становилась наполовину сносной. Гарри чувствовал себя связанным с чужеродностью итальянцев, греков, испанцев, турок и югославов. Надо было пойти в такую пивную для гастарбайтеров, в которой не сидели бы немцы, пытающиеся показать этим мужчинам свое владение языками Средиземноморья.

Внезапно Гарри твердо решил пойти с Хеленой в греческий ресторанчик за углом, в котором он недавно уже испортил желудок гиросом, но где хорошо сиделось, как он считал, а именно ужасно неуютно, словно в старом привокзальном шалмане. Греки изучали смущенными взглядами не-грека, вступившего на их территорию, но лучше так, чем эти официанты, виляющие задницей и ведущие тебя к столу, за который, по их мнению, надо тебя усадить. У того грека Гарри всегда чувствовал себя незваным гостем, подобно тому как происходило с ним в Африке. Но, по крайней мере, это безутешное чувство было ему хорошо знакомо. Все вокруг было переполнено тоской, и музыка тоже. Греки тосковали по своей родине, а Гарри по чему-то другому.

И вот раздался звонок, но не телефонный, а в дверях. Это действительно оказалась Хелена. Она выглядела прекрасно, но была бог знает во что одета. Современно или старомодно? Гарри отметил, что эти страшные похожие на бесшовную юбку шаровары будут служить серьезным препятствием в старой доброй игре ногами под столом.

После все-таки интимного приветствия Хелена сказала, что она проголодалась, ей надо чем-то набить желудок, решительно безразлично, где именно, сказала она и тут же заметила раскрытые "Желтые страницы". "Куда со мной?" прочла она вслух. "Звучит хорошо" -- сказала она, -- "по-настоящему поэтично", -- что, Гарри тоже собрался стать поэтом, как его брат? Потом ее палец уткнулся в название рыбного ресторанчика. "Пойдем!" -- сказала она, и Гарри даже не успел порекомендовать ей своего грека. Ей ужасно хотелось морской пакости, устриц она хотела выгрызать прямо из ракушек -- то, как она это произнесла, было полной компенсацией за ее раздутые шаровары. Тут Хелена сразу набрала номер и заказала столик. Гарри перестал думать о прошлом и задвигался туда-сюда. С облегчением он принялся искать по всему дурацкому секционному дому еврочеки, потом вспомнил про длинные скатерти в изысканных ресторанах и на всякий случай сменил носки.

И как он только мог в этом сомневаться. Разумеется, после еды Хелена отправилась к нему. Разумеется, они очутились в постели.

-- Ты ей про это расскажешь?

Гарри засмеялся:

-- Как ты это произнесла!

-- Я хочу с ней познакомиться.

-- Хорошо, очень хорошо, -- ответил Гарри.

-- Но, конечно, только если она будет в курсе.

Гарри подумал о Рите, услашал ее хихиканье и заметил, как он вдруг хихикнул также как Рита. "Я могу ей рассказать, а могу и не рассказывать. Как хочешь. Мне все равно, и Рите, я думаю, тоже."

-- Ты в этом уверен! -- сказала Хелена.

-- Да, -- сказал Гарри, -- что есть, то есть.

Хелена сделалась строгой. Гарри не следует быть таким диктатором. Она хорошо представляет себе, что он полностью подавил бедную Риту.

-- Ну наконец-то, наконец-то, -- сказал Гарри, -- дала о себе знать твоя бабская солидарность. Самое время.

Хелена укусила его в икру. Когда-нибудь она выяснит это дело с Ритой.

-- Что ты говоришь, ничего не нужно выяснять, -- сказал Гарри.

Это ее дело, сказала Хелена. Ей, во всяком случае не улыбается быть обманщицей.

Гарри размяк и стал нежен. Он поинтересовался, всегда ли Хелена думает о таких вещах, переспав с женатым мужиком.

Она по-боксерски стукнула его:

-- Тебя это не касается!

Гарри погладил ее:

-- Это делает тебе честь, хоть и совершенно излишнюю. Во всяком случае, в данной ситуации.

Хелена засмеялась и повторила сказанное им. "Во всяком случае, в данной ситуации". Здесь что-то есть, в нелогичности этого предложения. Да, что касается парадоксальных сентенций, тут Гарри еще в хорошей форме.