— Ты у меня на подозрении, а посему командовать парадом не будешь.

Скобелев ушел, испытав большое облегчение, поскольку парадные обязанности всегда его тяготили. И неизвестно, как бы повернулась вся эта история, если бы личный представитель Государя прибыл позже доклада Струкова. Но он прибыл до него, и главнокомандующему оставалось лишь развести руками.

— Что ж, я от всего сердца поздравляю генерала Скобелева со столь высокими милостями моего брата.

Милости и впрямь были высоки. Звание генерал-лейтенанта, пожалование генерал-адъютантом, шпага, ножны которой украшены бриллиантами, и назначение на должность командира 4-го корпуса. Кто именно столь лестно, своевременно и удачно доложил Александру II об особых заслугах генерал-майора Скобелева на последнем этапе войны, осталось тайной, но высокий покровитель был явно из числа тех немногочисленных высших сановников, которые отдавали должное Белому генералу.

Теперь Михаил Дмитриевич оказался надежно прикрытым от неудовольствия Николая Николаевича, но раздражение великого князя от этого не пошло на убыль. А Струков задерживал доклад, сколько мог, и случилось так, что услужливые приближенные главнокомандующего добрались до казачьего есаула без ведома Александра Петровича. Есаул был себе на уме, учитывал милости, пожалованные Государем Скобелеву, а посему из всей четверки всадников, нарушивших демаркационную линию, припомнил только генерал-майора Струкова.

— А ведь так предан дисциплине, — озадаченно вздохнул Николай Николаевич, имея в виду собственного любимца.

Под дисциплиной в данный момент он понимал самого себя. И очень огорчился, поскольку и впрямь привязался к Струкову, если привычку к подчиненному можно назвать привязанностью к нему.

Расставаться с ним великому князю не хотелось, портить ему карьеру — тоже не хотелось, и главнокомандующий решил ограничиться серьезным внушением, дабы не навредить Струкову и сохранить собственное лицо. Так бы оно и случилось, если бы Александр Петрович обладал хотя бы малым опытом спокойного восприятия царских неудовольствий. Но беда была в том, что он куда в большей степени обладал опытом придворной интриги, несмотря на бесспорную личную отвагу и столь же бесспорное боевое мастерство. И когда великий князь вызвал к себе Александра Петровича всего лишь для отеческого внушения, вышеуказанный опыт и сработал в нем в первую очередь.

— Повинную голову и меч не сечет, Ваше Высочество, — бодро и чуть ли не с улыбкой начал Струков, едва появившись пред очами главнокомандующего. — Дерзким нарушителем вашего повеления оказался я, но потому лишь, что генерал Скобелев не дал мне времени доложить вам о его приглашении прокатиться к Босфору. И молчал я до сей поры тоже по его просьбе.

— И сознаваться он тоже тебя попросил? — резко перебил Николай Николаевич.

— Я не сознаюсь, Ваше Высочество, — очень доверительно сказал Струков, мгновенно уловив намек в словах великого князя. — Я докладываю светлейшему брату моего императора.

— О чем ты докладываешь, Струков? — нахмурился главнокомандующий, слегка запутавшись в изящных поворотах разговора. — О грубейшем нарушении дисциплины?

— Никак нет, Ваше Высочество, — Струков счел нужным таинственно понизить голос. — Я докладываю о тайной подготовке генерал-лейтенанта Скобелева-второго к государственной измене.

Нелегко, видит Бог, нелегко и непросто было генералу Александру Петровичу Струкову сказать эти слова. Буря бушевала в его душе, но он успокаивал эту бурю масляной мыслью, что с Михаилом Дмитриевичем после столь высоких наград Государя ровно ничего не случится. Ну, обойдут орденом или чином — не более того, потому что до этого Александр Петрович по всем возможным каналам проверил прочность благорасположения Александра II к любимому народом Белому генералу. И, зная характер императора, был уверен, что подобное известие не будет воспринято им всерьез, поскольку Александр никогда не считал себя полководцем, а славу любого своего подданного всегда полагал собственной славой.

— Я поехал с ним только ради того, чтобы услышать признание из его собственных уст. И услышал, Ваше Высочество, поскольку Скобелев неудержимо хвастлив.

— И что же ты услышал?

— В Болгарии существует заговор, цель которого провозгласить генерала Скобелева Государем.

Струков замолчал, надеясь по первым словам великого князя, по тону, каким будут сказаны эти первые слова, определить цену собственной информации, а тем самым и уровень личного его расположения. Но Николай Николаевич молчал, лицо его ровно ничего не выражало, и Александр Петрович забеспокоился. Он уж совсем было решился рассказать великому князю о первых шагах Скобелева по упрочению своей славы и своего положения в Болгарии — об организации боевых дружин на базе гимнастических обществ, — но не сказал. Он вовсе не помышлял о том, чтобы окончательно утопить Скобелева: он рассчитывал лишь выплыть самому с его помощью.

— Среди болгар у Скобелева масса почитателей, полагающих его едва ли не национальным героем…

— Скобелев был с адъютантом? — перебил великий князь.

— Так точно, Ваше Высочество.

— Немедля доставь адъютанта ко мне.

— Слушаюсь.

Александр Петрович не ожидал такого оборота и поначалу даже несколько растерялся. Однако повеление оставалось повелением, и он передал его Млынову.

— Что же именно интересует Его Высочество? — угрюмо спросил капитан.

— Болтовня Михаила Дмитриевича о болгарах, — туманно пояснил Струков, надеясь, что влюбленный в Скобелева адъютант сам разберется в деталях.

— Я ничего об этом не знаю.

— Что ж, это — удобная позиция, — подумав, одобрил Александр Петрович.

Млынов в этом одобрении не нуждался, так как уже твердо решил на все вопросы великого князя отвечать с упрямой унтер-офицерской тупостью. Он понимал, что этим может навсегда перечеркнуть собственную офицерскую карьеру, но судьба Михаила Дмитриевича Скобелева была для него несравнимо дороже собственной.

— Сколь часто посещали Скобелева болгарские неофициальные делегации?