У Ричарда Уайтинга не было ни хорошего автомобиля, ни даже приличного костюма. Жил он довольно далеко от рокфеллеровского центра, но любил этот "деловой" воздух, потоки света, сверкающие авто. Любил смотреть на изящных женщин, хорошо одетых мужчин, мечтая о том, что, быть может, и ему когда-нибудь повезет. Но пока фортуна не улыбалась Ричарду. В редкие хорошие дни, заработав случайно несколько долларов в порту или на вокзале, он позволял себе потолкаться с полчаса на Бродвее, поглазеть на счастливцев, подышать воздухом большого делового города.

Отсюда Уайтинг ехал домой -- в район, где жили такие же бедняки-неудачники, как он, перебивающиеся в эти трудные времена случайными заработками. Когда приходили тяжелые мысли, Ричард утешал себя тем, что все же ему легче, чем многим его знакомым. У него нет семьи, детей, и он должен думать только о себе... Кроме того, в душе Ричарда жила тайная надежда. Иногда по ночам он писал небольшие рассказы. Правда, пока Ричард не заработал на этом ни одного доллара, но как знать, -- а вдруг когда-нибудь придет удача? Думая так, он всегда вспоминал своего любимого героя Мартина Идена. Кто знает, не выпадет ли счастье и ему, Ричарду Уайтингу? Есть на что надеяться, а это -- самое главное.

Занятый своими мыслями, Ричард машинально свернул в узенький дворик, окруженный многоэтажными домами. В одной из квартир на двадцатом этаже он снимал у хозяйки-польки небольшую, очень скромно обставленную комнату. Всего в квартире было шесть комнат. Две занимала хозяйка с дочерью, служившей продавщицей в большом галантерейном магазине. Дочь Зося, двадцатилетняя девушка, всегда со вкусом одетая, вежливая и приветливая, как и большинство полек, с неизменной улыбкой на пухлых, чуть подкрашенных губах, была гордостью матери, пышногрудой варшавской пани. Ходили слухи, что в отсутствие дочери к ней иногда приезжает какой-то крупный бизнесмен на своем "кадиллаке".

С квартирантами хозяйка была приторно любезной, если они вовремя платили, и резкой, грубой, если у жильцов в день платежа не оказывалось денег.

Остальные три комнаты пани Ядвиги снимали одинокие жильцы: студент Джек Вурворт, Джо Паркер, человек лет тридцати пяти без определенных занятий, и Зосина подруга -- продавщица Бетти.

Все жильцы были молодыми, здоровыми людьми, кое-как сводившими концы с концами. Вечерами в небольшой кухне, когда все приходили с работы и подогревали себе еду, часто слышался звонкий, веселый смех. Присутствие двух девушек заставляло мужчин придумывать занимательные историйки, острить и каламбурить.

По вечерам, возвратясь домой, Ричард всегда с удовольствием присоединялся к веселой компании. Но сегодня он вернулся днем, так как денег на обед у него не было. Даже на чашку кофе и кусок яблочного пирога. "Пока соседи не пришли с работы, попишу немного", -- решил Ричард. Он уже давно усвоил, что на голодный желудок пишется лучше, чем на сытый.

Уайтинг взглянул на жалкую мебель, увидел в помутневшем старом зеркале отражение своих взъерошенных волос, синеву усталых глаз, и чувство озлобления и безнадежности поднялось в душе. На письменном столе лежали пачки исписанных листков, а среди них большой конверт. Ричард тотчас понял, что в нем, очевидно, находится одна из возвращенных рукописей.

Надорвав конверт и вынув рукопись, Ричард прочел на приклеенной к ней бумажке: "Для нашего журнала Ваш рассказ не подходит. Мы, к сожалению, лишены возможности рекомендовать его редакции "Кураре" для публикации. Примите уверения в глубоком к Вам уважении..."

Обычный стереотипный, безжалостный ответ: смесь равнодушия и крокодильих слез. И какое неприятное название журнала! Ведь кураре -- это яд, употреблявшийся индейцами для отравления стрел.

А в другой редакции лежат непрочитанными его рукописи уже целых три месяца. Это четверть года!

Сколько сокровенных мыслей рождается в голове, взвешивается и отбрасывается, пока оттачивается и гранится фабула нового рассказа; с какой ювелирной тщательностью слова - жемчужины нанизываются на сюжетную нить. А когда, наконец, рассказ окончательно отшлифован, Ричард четко переписывает его и отправляет в одну из редакций. Затем в другую, третью...

"Неужели все, что я пишу,-- размышлял Ричард,-- все мысли и слова мои действительно бездарны? Нет, не может быть. Так в чем же дело?.. В имени?" -- Уайтинг вздохнул тяжело и безнадежно.

Вынув из стола последний номер журнала "Кураре", он перелистал его от первой страницы до последней и, убедившись в бездарности набивших оскомину комиксов и детективных рассказов, швырнул его на подоконник.

Что же делать? Ведь если положить его "Кусты и зайцы" на чаши весов рядом с любым произведением из журнала "Кураре" или "Таванвач", то повесть его несомненно перетянет. Так почему же слабые, сомни тельные в литературном отношении произведения печатаются, а его рассказы не видят света? Все решают родственные связи, приятельские отношения и, конечно, деньги. В Америке как в Америке: все продается и все покупается!

Так что же делать?

Снова посылать повесть в другой журнал и ждать, ждать, ждать...

"Но ведь я не могу больше ждать! Завтра не на что будет купить бумаги. А что, если пойти, встать на Бродвее и крикнуть разряженной толпе сытых бездельников:

"Помогите бедному литератору, у которого редакторы не хотят читать рассказов!"

Рассмеялся. По крайней мере оригинально! Вспомнив, что хозяйка квартиры пригласила его на чашку чаю, подумал: "Пойти, что ли? Все равно писать не на чем. Хоть бисквитов поем. Но что за идиотизм угощать молодого, здорового парня чаем с бисквитами! Никогда не догадаются предложить что-нибудь посущественнее. "Ох, уже эти мне пожилые дамы с загадочными улыбками и томными взглядами! Заранее знаешь, о чем они будут болтать:

-- Ах, как я люблю литературу! Какое блаженство творить!

--Вы счастливый человек, Ричард! Ах, как я вам завидую! Помните "Викторию"? Вот только забыла автора... Какая прелесть!"

Впрочем, кто родился в болоте, тот по крайней мере обязан уметь квакать, -- вспомнил Уайтинг старинную пословицу, быстро переоделся и вышел из комнаты.

Гости уже собрались. В теплой, залитой светом гостиной на диванах и в креслах, сверкая фальшивыми бриллиантами и нитками искусственного жемчуга, сидели близко друг к другу молодые и старые, красивые и некрасивые, но одинаково чего-то ждущие женщины. Мужчины в вечерних темных костюмах, прилизанные, с цветочками и жетонами в петлицах, изо всех сил старались развлечь дам.

Молодые девушки, пытаясь показать свою эрудицию, вспоминали, в каком году была битва при Трафальгаре и которым по счету сыном был у Рембрандта Титус.

Хозяйка подвела Ричарда к сидевшим на диване гостям и представила:

-- Молодой литератор Ричард Уайтинг.

Дамы ответили обворожительными улыбками.

-- Вы писатель? Очень приятно! Я так люблю литературу, поэзию, -- томно произнесла немолодая пышная блондинка. -- Кто вам больше нравится: Поль Верлен или Верхарн? Помните, это, кажется, у Верлена: "А пока я пью вино и сдуваю пудру с белых плеч..." Тра-та-там, тра-та-там, тра-та-та. Ах, как назло, забыла слова. Но изумительно! Не правда ли? Какое счастье творить!

Девушки ушли на кухню, а хозяйка, как шарик, подкатилась к Ричарду и тихо сказала:

-- Мистер Уайтинг, прочтите что-нибудь свое. Вы так прелестно пишете. Кроме того, скажу вам по секрету, у меня сегодня важный гость. Он очень интересуется вашим творчеством.

Ричард вежливо поклонился и решил не упускать благоприятного случая.

-- Хорошо, я прочитаю, как только Зося и Бетти вернутся.

Вскоре в гостиной действительно появился пожилой мужчина в добротном сером костюме. Он внимательно взглянул на Ричарда и первый поклонился ему, что слегка смутило Уайтинга: пожилой джентльмен был очень похож на известного бизнесмена Говарда Фрома, одного из книжных королей Америки. Но разве мог Говард Фром оказаться в этом простом, ничем не примечательном обществе?