Его кровать придвинули к окну, чтобы он мог целыми днями смотреть на свои поля и дальше вверх до самой ливанской границы. Ари застал его у окна, когда он горестно смотрел на то место, где когда-то стояла деревня Абу-Йеша.

- Шалом, аба, - сказал Ари, обнимая отца. - Как видишь, я не замешкался.

- Шалом, Ари. Дай-ка я на тебя посмотрю, сын. Давно уже я тебя не видел... больше двух лет. Я думал, ты тоже приедешь на парад со своими ребятами.

- Египтяне снова стали нападать на Ницану. Пришлось дать сдачу.

Барак внимательно оглядел сына. Он сильно загорел в Негеве и вид у него был мужественный, как у льва.

- Негев пошел тебе на пользу, - сказал Барак.

- Что за чепуху мне тут сказала има?

- Не надо меня подбадривать, Ари. Я достаточно пожил на своем веку, чтобы принять смерть достойно.

Ари налил себе коньяку, закурил сигарету, а Барак не спускал с него глаз. В глазах старика показались слезы.

- Я был бы вполне счастлив последнее время, если бы не ты и Иордана. Если б я только мог умереть со спокойной совестью и знать, что вы оба счастливы!

Ари отпил глоток коньяка и отвел взгляд в сторону. Барак взял сына за руку.

- Поговаривают, что ты смог бы стать когда-нибудь начальником штаба израильской армии, если только ты согласишься оставить свою пустыню.

- В Негеве куча дел, отец. Кто-то же должен ими заниматься. Египтяне создают банды федаюнов и убийц, они то и дело просачиваются через границу и нападают на наши населенные пункты.

- Да, но сам-то ты не счастлив, Ари.

- Счастлив? Ну, ты меня достаточно знаешь, отец. Я не из тех, кто бурно выражает свои восторги. Я ведь не новый иммигрант.

- Но почему ты ушел от нас и за два года ни разу не показал носа?

- Да, это я зря. И очень сожалею об этом.

- Знаешь, Ари? В эти последние два года у меня впервые в жизни был досуг для размышлений. Это чудесное чувство - сознавать, что ты можешь сесть и спокойно предаться размышлениям. А в эти две недели у меня времени было еще того больше. Я много думал. И пришел к выводу, что не таким уж я был хорошим отцом. Я виноват перед тобой и Иорданой.

- Да брось ты, отец... Я даже слушать не стану такую ерунду. Что это ты вдруг в сентиментальность ударился!

- Нет, я правду говорю. Теперь я вижу все гораздо яснее. Ты и Иордана, и я... нет, слишком мало я уделял вам времени ...и Саре тоже. Ари, когда у человека семья, так нельзя.

- Отец, перестань... Ни у кого на свете не было столько родительской любви и понимания, сколько было у меня. Впрочем, всем родителям кажется, что они могли сделать для своих детей больше.

Барак покачал головой.

- Нет, у тебя совсем не было детства. Тебе еще двенадцати лет не было, а ты уже работал наравне со всеми на болоте. С тех пор как я вложил тебе в руки кнут, ты прекрасно обходился без меня.

- Я не хочу и слушать этого, отец. Мы живем в этой стране ради завтрашнего дня. Другой жизни у нас быть не могло, и этой жизнью я продолжаю жить и поныне. Брось казнить самого себя. Мы жили так, как жили, по той простой причине, что у нас выбора не было.

- То же самое я говорю себе, Ари, тоже. Разве мы могли иначе? - говорю я себе. Снова гетто? Концлагеря? Душегубки и печи? Нет, все, что угодно, только не это. Мы не зря жили. И все-таки эта наша свобода... слишком дорогой ценой куплена. Мы настолько дорожим ею, что вот вырастили поколение еврейских Тарзанов, которое могло бы отстоять ее. Ничего мы вам дать не могли, кроме жизни, запятнанной кровью, да и оставим мы вас, стоящих спиной к морю.

- Для Израиля никакая цена не слишком дорога, - ответил Ари.

- Нет, дорога, когда я вижу горе в глазах моего сына.

- Да разве ты отнял Давида у Иорданы? Такова жизнь. Такова цена, которую приходится платить за то, что мы родились евреями. Разве не лучше отдать жизнь за свою страну, чем умереть так, как умер твой отец от рук быдла в гетто?

- Да, это так, но в горе моего сына виноват я сам, Ари. - Барак облизнул губы и с усилием глотнул. - Иордана крепко сдружилась с Китти Фрэмонт.

Ари заморгал, услышав ее имя.

- К ней тут относятся прямо как к святой. Каждый раз, когда она приезжает в Хулу, она приходит к нам. Зря ты с ней перестал встречаться.

- Отец... я...

- Ты думаешь, я не вижу, как она сохнет по тебе? И так, что ли, мужчина выражает свои чувства, прячась в пустыне? Да, да, Ари. Давай уж поговорим обо всем, коли начали. Ты просто сбежал и спрятался. Сознайся! Сознайся мне и сознайся самому себе.

Ари встал с края кровати и отошел в сторону.

- Что это за упрямство такое засело тебе в душу и не дает подойти к этой женщине и сказать ей, что ты не можешь без нее?

Взгляд отца жег ему спину. Он медленно обернулся, опустив глаза.

- Она мне как-то сказала, что мне придется приползти к ней на коленях.

- Так ползи!

- Не могу я ползать, отец! Я даже не знаю, как это делается. Разве ты не видишь, отец? ... Я никогда не стану тем мужчиной, какой ей нужен.

Барак горестно вздохнул.

- Вот тут-то как раз я дал с тобой маху, Ари. Возьми меня. Да я бы тысячи раз пополз к твоей матери все снова и снова. Я бы пополз к ней, потому что просто жить без нее не мог. Да простит мне господь, Ари, за то, что я тоже внес свою лепту в создание поколения мужчин и женщин, которые отказываются понять, что такое слезы и самоунижение.

- Она и это мне как-то сказала, - прошептал Ари.

- Ты путаешь нежность со слабостью, слезы с бесчестьем. Ты заставил себя поверить, что зависимость от кого бы то ни было равносильна поражению. Ты настолько ослеп, что даже выражать свои чувства не можешь.

- Выше головы не прыгнешь, - ответил Ари.

- Мне жаль тебя, Ари. Мне жаль и тебя, и самого себя.

Назавтра Ари понес своего отца в машину, и они поехали в Тель-Хай, в то самое место, где Барак и его брат Акива пересекли Палестинскую границу более чем полвека назад.

Здесь, в Тель-Хае, были похоронены "Стражи", первые вооруженные евреи, защищавшие еврейские населенные пункты от нападений бедуинов еще в начале века. Барак вспомнил, что, будучи и сам "Стражем", он впервые встретил Сару в Рош-Пине.

Могилы были расположены в два ряда, а десяток с лишним свободных мест предназначались для "Стражей", которые были еще в живых. Останки Акивы были перевезены с Мыса-Элиягу на это почетное кладбище, а участок рядом предназначался для Барака.

Ари понес своего отца мимо могил вверх к тому месту, где стоял огромный каменный лев со взором, обращенным вниз на долину, словно царь, охраняющий страну. На цоколе памятника были высечены слова: "Нет выше счастья, чем отдать жизнь за родину".

Барак смотрел вниз. По всей долине были разбросаны населенные пункты. Строился город с населением в несколько тысяч человек. Отец и сын провели весь день в Тель-Хае, а вечером они смотрели, как всюду вспыхивает свет, окружая долину словно крепостной стеной. В центре стояло их село Яд-Эль - Рука Господа. Далеко внизу возник Гонен, новое село отважных юношей, живших в палатках в двух шагах от сирийской границы. Над Гоненом тоже вспыхнул электрический свет.

- Хорошо, когда есть родина, за которую можно отдать жизнь,- сказал Барак.

Ари понес отца обратно вниз.

Два дня спустя Барак Бен Канаан тихо скончался во сне и был похоронен в Тель-Хае рядом с Акивой.

Глава 4

На последнем этапе Войны за Независимость Дов Ландау вступил в ряды Израильской армии и принял участие в операции "Десяти казней" против Египта. Он проявил незаурядное мужество при штурме Сувейдана и получил звание офицера. Он прослужил несколько месяцев в пустыне в рядах "Зверей Негева" полковника Бен Канаана. Ари, видя выдающиеся способности этого парня, послал его в распоряжение генштаба.

Армия направила Дова в Хайфский политехнический институт, где он поступил на специальный курс, связанный с важными оросительными проектами по освоению Негева. У него обнаружились блестящие научные данные.