Знаешь, вот это обидно, — Стоев наклонился вперед, — что память в общем-то хреновый инструмент. Несовершенный, неудачный инструмент, а только ведь она соединяет нас с прошлым. Вот если бы память позволяла чувствовать, если бы она была наделена осязанием, слухом, зрением, обонянием, мы тогда могли бы все прожить заново. Понимаешь?

Вейнер провел салфеткой по лбу, его вдруг пробила испарина. А еще он почувствовал сильное волнение.

— Правда обидно, — вздохнул Стоев, — вот вспомнил все это, рассказывая, и как теплой волной окатило, и обидно, что нельзя все заново прожить. Ну да ладно, — он посмотрел на пустой коньячный бокал, — будем жить будущим, ведь все только начинается, старик! — Стоев подался еще больше вперед и хлопнул Вейнера по плечу. — Ну чего, созвонимся? Я еще месяц в городе, а потом отвалю со своей длинноногой свитой денег подзаработать.

Вейнер кивнул, ему было трудно говорить.

На улице ему стало жарко, и он расстегнул плащ, он шел, смотря под ноги отрешенным взглядом.

«Как же так, — думал Вейнер, — как могло получиться, что Стоев так легко догадался, экспромтом, на лету? А он, Вейнер, ученый, гордость университета, думал, много думал и не нашел. А ведь как просто, как изумительно просто! Память, наделенная органами чувств. По сути, это есть создание новой реальности, потому что — и это простейшая философcкая догма — объективная реальность определяется органами чувств. Это, иными словами, машина времени, уводящая нас в прошлое. Не провода, не микросхемы, как писали фантасты, а, допустим, таблетка; проглотил — и все, о чем вспоминаешь, происходит заново, словно наяву. Ты все видишь, слышишь, осязаешь, обоняешь, ты все чувствуешь, а значит, заново проживаешь свое прошлое. Как же все просто, изумительно просто, и в общем-то вполне реализуемо. — Он кивнул головой. — Да, да, наверняка возможно. Это будет настоящий прорыв — заново проживать свою жизнь, детство, сидеть у мамы на коленях, видеть ее улыбку, чувствовать руки. Да, мама», — подумал Вейнер, и ему показалось, что он услышал свой голос.

Стоев и Вейнер не встречались месяцев шесть, а то и более. Стоев был в нескончаемых разъездах, концерты на курортах Средиземноморья оказались крайне плодотворными, в материальном смысле, конечно. Вейнер звонил ему пару раз, но натыкался на автоответчик, и когда Стоев наконец перезвонил, голос Вейнера звучал немного взволнованно.

— Ты можешь приехать ко мне в лабораторию? — спросил он с ходу и, не дожидаясь ответа, тут же добавил:

— Сегодня, сейчас, да, да, прямо сейчас.

— А что случилось? — поинтересовался Стоев. Он проснулся поздно и сейчас стоял на кухне у окна, смотря на улицу, на идущих из школы детей. Он попивал молоко из длинного, узкого фужера и с удовольствием наблюдал за резвящимися школьниками; у многих за плечами висели ранцы, и поэтому они бегали со строго выпрямленными спинами, по-балетному изящно.

— Случилось, — торопливо ответил Вейнер, — приезжай, случилось.

— Хорошее хотя бы? — снова спросил Стоев, не скрывая ленцы в голосе.

В ответ он услышал короткий смешок Вейнера:

— Он еще спрашивает? Еще какое! Ты даже не поверишь, что произошло!

— Ты что, жене изменил, что ли? — предположил Стоев самое невозможное. — Ладно, сейчас приеду, расскажешь. — И он повесил трубку.

Вейнер поджидал Стоева в холле и тут же повел в свой кабинет. Не то чтобы он выглядел возбужденным, нет — просто не свойственная ему неловкая торопливость проскальзывала в его движениях.

— Ну что приключилось? — спросил Стоев, когда они вошли, но Вейнер не спешил и сначала усадил Стоева, а потом и сам уселся с другой стороны массивного кабинетного стола.

— Приключилась одна очень даже существенная вещь, к которой мы оба имеем весьма непосредственное отношение, — начал он, стараясь говорить размеренно.

— Я знаю, — перебил его Стоев, — ты записался в мою детскую балетную студию. Не волнуйся, тебе обязательно выдадут пелерину. Ты будешь в ней очаровательным.

Вейнер пропустил шутку мимо ушей.

— Помнишь, — продолжил он, — когда мы встречались прошлый раз, ты высказал мысль, ну, как сказать, что можно использовать память как аналог машины времени, если наделить ее, то бишь память, органами чувств.

— Ну, может быть, — бросил Стоев. — Мало ли что я говорю порой.

— Так вот, я долго думал над этим потом, после нашего разговора. Ну, действительно, что такое реальность, как не то, что мы ощущаем: видим, слышим, осязаем, обоняем, пробуем на вкус? И если научить память всему этому, то, естественно, можно будет возвращаться в свое прошлое и как бы заново жить в нем. В общем, я последние месяцы занимался этой проблемой.

— Какой проблемой? — не до конца понял Стоев.

— Как какой? Созданием препарата, который наделяет память органами чувств. Я не знаю, в курсе ли ты, но последние годы я участвовал в разработке антидепрессионных лекарств, и этот препарат мог бы также найти применение и в этой сфере. Видишь ли, люди, страдающие депрессией, могли бы заново переживать свое детство, молодость, а психоаналитики могли бы подправлять что-то. Ну, в общем, это сейчас не важно… — Вейнер замялся, не зная, как продолжить, —… важно, что в итоге я создал препарат. Последний месяц мы стали тестировать его на пациентах. И знаешь, каков результат? Он действует.

Вейнер встал и обошел стол, присел на краешек.

— Я не знаю, осознаешь ли ты все последствия этого открытия, но поверь мне — они грандиозны. Все, что угодно, вплоть до Нобелевской премии. Это переворот, в науке, в медицине, вообще в повседневной жизни человечества. Я даже боюсь произносить слова, которые хочу произносить.

Стоев слушал молча, но с интересом. Он и предположить не мог, что случайно оброненная им мысль приведет к такому результату.

— Ну и последнее, самое важное, для тебя и для нас… — продолжил Вейнер. — Я сделал тебя моим соавтором. Я знаю, это покажется странным для некоторых моих коллег, ты ведь к науке отношения не имеешь, формально говоря, но мне плевать, пусть удивляются. Твоя мысль дала мне толчок, и так будет честно. Ты должен быть соавтором.

— Спасибо, — согласился Стоев, он хотел бы пошутить, но не знал как.

— Спасибо, — вместо этого повторил он, — это благородно, старик, я тебя всегда уважал за это, за благородство.

Они помолчали, потом Стоев спросил:

— Ну и как выглядит твой препарат?

— Это простая таблетка, время действия около двух часов, хотя можно создавать различные дозировки. Вот и все.

— И что пациенты? — снова спросил Стоев.

— Препарат работает весьма эффективно. Пациенты проживают отрезок своего прошлого — один, например, все время ест пирог, который готовила бабушка. Бабушка давно умерла, конечно.

— Он не толстеет, от пирога-то? — бросил Стоев, и Вейнер засмеялся.

— Это мне в голову не приходило, надо проверить. Ну а если серьезно, все это вызывает у пациентов массу положительных эмоций, что позитивно сказывается на здоровье. — Вейнер на мгновение замешкался. — У меня все же есть небольшое опасение. Я боюсь, что у части пациентов может развиться зависимость от препарата типа наркотической. Я предполагаю, что не у многих, у процентов шести-восьми. В любом случае мы будем проверять, испытания только начались.

Вейнер замолчал, он поймал на себе взгляд Стоева. В нем был хитрый прищур, в этом взгляде.

— Дай таблетку-то, — сказал Стоев интонацией, далекой от простой просьбы.

Вейнер не понял перехода и потому сразу не ответил. Когда же понял, отрицательно покачал головой.

— Ладно тебе, старик, — повторил Стоев. — Кончай, давай таблетку, я тебе потом все свои ощущения перескажу, для науки ничего не жалко.

— Нет, я не могу, — начал было Вейнер. — Я не имею права давать препарат посторонним.

Стоев улыбнулся.

— Какой же я посторонний? Я ведь соавтор, правильно?

— Да, да конечно, — тут же поправился Вейнер. Ему стало неловко за «постороннего». Он снял очки, протер, снова надел.