Когда ей отказывают, она сама не своя делается. А вы-то с ней где столкнулись, что про нее спрашивали?

— Да у меня дело об убийстве ее сына.

— А у нее сын был?

— Да, и к моменту осуждения он уже родился.

— Странно, — удивилась Ардашева. — Она про сына никогда и не вспоминала. А кто ее сына убил?

— Не знаю, вот ищу.

— Она и грохнула, — убежденно заявила Ардашева.

— Да нет, мужчина убивал.

— Значит, хахаль ее.

— Вы же говорили, что у нее нетрадиционная сексуальная ориентация, — напомнила я.

— Да мозги запудрила ему, долго ли умеючи, — отмахнулась Ардашева. — Вот помяните мое слово, она и грохнула.

— Не думаю, — медленно сказала я…

А в голове начала складываться картинка, совершенно невероятная. Но ведь Пруткин говорил, что ему никто не поверит, если он расскажет, как все было.

Нет, это надо обдумать. И уточнить еще кое-что. А что, если прямо спросить у Пруткина?.. Нет, пока рано.

До прокуратуры я добралась только к половине восьмого, в который раз подумав, как хорошо, что у моего ребенка есть бабушка, а то куда бы он девался неприкаянный, пока я по тюрьмам да по РУБОПам разъезжаю…

Горчаков терпеливо ждал моего прибытия, поскольку помнил, что я обещала привезти бумажник Скородумова. Я не торопясь, сняла куртку и сапоги, переобувшись в сменную обувь на десятисантиметровых каблуках. (Высоченные каблуки — моя слабость, я бы не ограничивалась десятью сантиметрами, но с двенадцати начинаешь уже падать вперед, да и по пожарным лестницам лазать менее сподручно…) Лешка за стеной, по-моему, уже затаил дыхание. Наконец я торжественно вошла, громко стуча каблуками, и шлепнула перед ним на стол конверт с моей подписью и печатью.

— Найдешь понятых? — спросила я Лешку, садясь на стул и вытягивая ноги. — А то я уже без сил.

— Сей момент, — отозвался Горчаков, выбегая в коридор.

Я слышала, как он вербует понятых из числа пожилых благообразных дам, ждущих под дверями кабинета Кочетовой, которая сегодня тоже что-то припозднилась. Наконец он уговорил двух почтенных леди, пообещав им, уж не знаю, какие блага. Дамы вошли в кабинет и затаились в уголочке.

— Ну что, открываем? — спросил он, держа конверт в руках.

Я кивнула, и он, убедившись, что конверт не вскрывался и печать цела, отрезал ножницами край конверта. Из него он вытащил бумажник и торжественно раскрыл его. Внутри лежали деньги — четыреста рублей сотнями, металлическая мелочь, в прозрачном окошечке помещалась фотография женщины, наверное жены, — и еще одно отделение было закрыто на молнию, оно-то было самым пухлым.

— Понятые, подойдите поближе, пожалуйста, — попросил Лешка, прежде чем расстегнуть застежку-молнию.

Дамы послушно подошли поближе и наклонились к Лешкиным рукам. Он расстегнул закрытое отделение и вытащил оттуда четыре кассеты необычного вида и размера — крохотные, с узкой пленкой.

— Та-ак…

Мы с Лешкой переглянулись. Вот еще одно осложнение вспухло перед носом: нам не на чем было эти кассеты послушать или посмотреть. По крайней мере, сегодня и сейчас не на чем.

— Что будем делать? — спросил меня Лешка.

— Сейчас запакуем эти кассеты в отдельный конвертик, составим протокол сегодняшнего осмотра и в нем укажем, что из бумажника извлечены четыре микрокассеты, которые помещены в другой бумажный конверт и заклеены и опечатаны, а понятые распишутся, — посоветовала я.

Лешка кивнул, он прекрасно понял, зачем это делается: поскольку сейчас мы посмотреть микрокассеты не можем, оставим это до лучших времен, — сейчас понятые не смогут засвидетельствовать их содержание. Чтобы избежать в дальнейшем обвинений в подмене кассет — мы пока не знаем, что на них записано, но вдруг там важные улики, — надо упаковать их до осмотра таким образом, чтобы исключить возможность подмены. А в следующем протоколе осмотра, когда раздобудем, на чем эти кассеты смотреть и слушать, укажем, как они были упакованы и как упаковка вскрывалась.

Дамы все так же послушно расписались в протоколе и, не задавая лишних вопросов, так и ушли снова на свою вахту под дверями помпрокурора Кочетовой.

— Машка! Скажи, где был бумажник? — тут же вцепился в меня Горчаков.

— В больнице, у лечащего врача Скородумова, доктора Пискун, в сейфе лежал, — устало ответила я, разглядывая свои туфли и думая, что сапоги опять грязные; надо же, почти весь день на машине ездила, а сапоги все равно умудрилась извозить.

— В больнице?! Как тебе это в голову пришло?

— Очень просто. Там они уже были, там уже искали, значит, второй раз не полезли бы. А Галину Георгиевну я давно знаю. Когда мы с Кораблевым туда ездили, я, соблюдая конспирацию, зашла к ней под благовидным предлогом и попросила похранить пакет с вещами ее больного.

— Ну, а что Анджела?

— Ой, Лешка, я же со вчерашнего дня извелась вся: как же я ее в РУБОПе оставила, что там с ней делать будут, как показаний добиваться?..

— Ну, Машка, я с тебя смеюсь, — и вправду рассмеялся Алексей. — Это же не второй отдел уголовного розыска, рубоповских-то ребят мы же знаем как облупленных, что они такого страшного могли с ней сделать?

— Ну не знаю, еще Кузьмич так многообещающе сказал, что она, мол, все расскажет…

— Ну и что?

— Приезжаю я туда, с замиранием сердца спрашиваю, как там Анджела? Кузьмич мне широко улыбается и ведет в кабинет к Кораблеву, там сидят Анджела, Ленечка и еще один опер, я его раньше не знала, симпампунчик такой, косая сажень в плечах. Анджела пьет кофе, курит, а они вокруг с зажигалками вьются и воркуют над ней. Анджела улыбается, хихикает, с ними заигрывает, меня увидела и говорит: а что же вы так долго не шли, я хочу дать показания, давайте писать протокол… Я ей — сейчас ваш адвокат придет, а она — мне не нужен адвокат, давайте записывайте, чего я буду говорить.

— Ну ты хоть подождала адвоката? — спросил Горчаков.

— Обижаешь… Конечно, я ее с адвокатом допрашивала, в качестве дополнительной гарантии добросовестности следствия. Полный расклад, Денщиков в дерьме по уши, она еще эпизод вымогательства дала, о котором мы не знали.

Причем она рассказала, что ей известно про обыск у Скородумова, что инструктаж оперов происходил при ней, Игоречек Денщиков им втолковывал, что им надо искать любые кассеты, где фигурирует его особа, иначе им кран-ты. Потом, когда стало известно, что Скородумов в больнице, Денщиков ужом извивался, чтобы заполучить его вещички, поскольку подозревал, что тот кассеты с собой носит. А потом она по поручению Денщикова звонила регулярно в больницу и интересовалась состоянием Скородумова, поскольку имела жесткие инструкции — в любое время, если станет известно о его смерти, сообщить на пейджер Игоречку.

— Как себя в травмпунктах вести, мол, мазочки на стекла, и тэ пэ… Это Денщиков ее учил?

— Вестимо, — кивнула я.

— Лучше бы этот гад смрадный по своим делам вещдоки хоть раз правильно упаковал, — в сердцах сказал Лешка. — Слушай, а где Денщиков такую способную девушку подцепил?

— Ха, это самое интересное. В бассейне, как и Костенко. А бассейн, знаешь, где?

— Где?

— В клубе «Фамилия».

— Где?!

— Да-да, у Нателлы Ивановны. Там, конечно, только избранные отдыхают, но Игоречка прокурор города привел, а Костенко пришел вместо своего генерального директора, тот не смог почему-то и отправил Костенко вместо себя с абонементом.

Только они там плавали, а Анджела массажисткой трудилась, чего нигде не афишировала, ни в каких травмпунктах. Не работает, и все. Кроме того, она мне игриво сказала, что она, конечно, «би».

— Чего?!

— Деревня! Объясняю: бисексуалка…

— Что, сразу с двумя может?

— Дурак!

— Ну, «би» она, и что?

— А то, что она хоть с рубоповцами и кокетничала, но мне тем не менее заявила, что мужики — это так, фигня, женщины ей нравятся больше, а вот, в частности, ее хозяйка, Нателлочка-это что-то! При этом именно Нателлочка ее приучила к садомазохистским игрищам, так что с потерпевшими по вымогательствам она не особо себе на горло наступала — Маша, у тебя телефон надрывается, наверное, Сашка тебя уже с фонарями ищет, — прервал меня Горчаков.

Я поднялась, но трезвон в моем кабинете прекратился, зато зазвонил Лешкин аппарат. Сняв трубку, он протянул ее мне:

— Это Василий Кузьмич.

— Я слушаю, Василий Кузьмич, — сказала я в трубку.

— Хорошо, что я тебя застал, Машечка. Приезжай-ка срочненько, я тебе машинку пришлю.

— А что случилось-то, Василий Кузьмич?

— Мы по взрывникам работаем, есть интересная информация. Сейчас мы кое-какие действия предпринимаем, может потребоваться твое присутствие, чтобы сразу и закрепить.

Я встала и пошла к себе одеваться.

— Маш, может, с тобой поехать? — крикнул мне вслед Лешка.

— Да ладно, Лешенька, отдыхай.

В РУБОПе мне первым делом налили чаю и придвинули тарелку с большим бутербродом с вареной колбасой. Но я отказалась. На бутерброды с колбасой, хоть батон был очень свежим, а колбаса вкусно пахла, я уже смотреть не могла, организм просил чего-то горяченького.

Василий Кузьмич мне объяснил, что они тут еще побеседовали с Анджелой — покурили, кофейку попили, полюбезничали, — и она назвала им один адрес, где, Кузьмич уверен на сто один процент, находится мастерская по изготовлению радиоуправляемых подарочков. И как раз после этого «наружка» отчиталась: подхватили бывшего опера Сиротинского наконец и довели его прямиком до этого самого адреса, где он и засел. Надо сейчас выписать обыск на этот адрес, без санкции прокурора, неотложный, рабочий день уже кончился, и хорошо бы проехаться вместе с ребятами в адрес.

— Ты в машине посидишь, пока они там хату посмотрят, а потом сразу сориентируешься — допросить кого, изъять, задержать, ну сама увидишь.

Сиротинского возьмут, так надо будет с ним вопрос решать. Ладно, Машечка? — Он заглядывал мне в глаза.

— А кто поедет? — спросила я, смирившись с неизбежным.