Ну что ж, я могла еще два часа задавать ему вопросы, но все было бессмысленно. Более того, когда он выйдет отсюда, он будет понимать, что его передадут «под ноги», и наблюдение тоже толку никакого не даст. Хотя бывают случаи, когда люди осознают, что они под наблюдением, но от определенных действий не могут удержаться. Мне приходилось читать сводки прослушивания телефонных переговоров, где люди заявляли: «Ну, нас, конечно, слушают!

Ха-ха-ха! Так вот…» — и продолжали обсуждать вещи, не предназначенные для посторонних ушей.

— Игорь, посидишь еще немного? Все равно день насмарку, — попросила я, намереваясь пойти к Кузьмичу и обсудить ситуацию.

Проведенные обыски пока что ничего особенного не дали, кроме деталей взрывного устройства у Сиротинского. Если напрячься, можно усмотреть в этом приготовление к определенному преступному деянию — изготовлению оружия, но и только, даже не покушение, а более раннюю стадию преступной деятельности. Черт, где-то ведь есть мастерская, где-то же они изготовили бомбочку, заложенную в лифт. И если учесть аналогичные взрывы в других областях, то изготовили они не только эту бомбочку. Пока что все разговоры с Денщиковым — в пользу бедных.

Игорь вышел, я за ним и, закрыв дверь, пошла к Кузьмичу.

У Кузьмича в кабинете сидел с важным видом, перегородив ногами проход, Леша Горчаков и отхлебывал кофе из самой большой кружки, которая только нашлась в РУБОПе. По-моему, это была даже не кружка, а кувшин.

— Не утерпел, — сказал он, увидев меня. — Я же не могу сидеть в конторе и ничего не знать. Я тебе привез дело об изнасиловании Анджелы Ленедан и справку из милиции о том, что заявлений на молодого юриста Костенко не было. Как реализовались?

Я вздохнула. Да, в день реализации у оперов наступает расслабление. Финал напряженной работы, можно подвести итоги, подсчитать, сколько человек задержано, сложить в коробки изъятое при обысках, сдать все следователю и спокойно отдохнуть — дальше уже не их проблемы. А вот у следователя в день реализации начинается головная боль и тоска сжимает душу: разбирать изъятые вещи, назначать экспертизы, допрашивать с адвокатом, который либо торопится, либо приходит с опозданием, мучительно соображать, что делать дальше с задержанными, кому можно предъявить обвинение, а кого придется отпускать, а потом отписываться по жалобам, — в общем, скучать не приходится. В сжатой форме, телеграфным стилем я рассказала Горчакову, в какой мы ситуации.

— Да-а, — сказал он, когда я пожаловалась на поведение Денщикова и Сиротинского во время очной ставки. — У меня тоже когда-то был такой случай, я очняк проводил с двумя ворами, кондовыми такими, по семь ходок у каждого. Оба уже в годах, одного кличка была Полковник, а другого — Седой. Их приводят, они кидаются друг другу на грудь, обнимаются, хлопают друг друга по спине, стонут:

«О-о, братан, сколько лет, сколько зим, как я рад тебя видеть!» Потом рассаживаются по разные стороны стола, и каждый говорит: «Этого человека я вижу впервые в жизни!..»

— Василий Кузьмич, не приехали еще с обысков у «русских братьев»?

— Да приехали…

— А чего мне не сказали?

— Да нечего говорить, Машечка. Ничего интересного.

— Что, вообще ничего?

— Пусто. Вот у одного из них, у Крамма, дома только книжку записную изъяли.

— Может, там что интересное есть?

— На, сама посмотри.

Он протянул мне потрепанную записную книжку — из тех, что лежат в квартирах возле телефона, и я с удивлением прочитала на первых страницах телефоны и расписание прачечной, химчистки и ремонта обуви. А дальше шли сплошь «Анны Ивановны» и «Раисы Магомедовны», но ни одного упоминания знакомых нам имен.

— А где эта книжка была? — спросила я.

— В прихожей возле телефона лежала.

— А с кем Крамм живет?

— Один, снимает хату.

— У меня такое впечатление, что это не его книжка. А в квартире хорошо посмотрели? — допытывалась я.

— Все облазили, ни ножичка, ни патрончика.

— А фотографии, документы?

— Ничего особенного, фотографии все старые, аж черно-белые.

— А где опера, которые к нему ездили?

Василий Кузьмич позвал оперов. Пришли два деятеля — Козлов и Ерофеев, не внушавшие мне оптимизма своими розыскными способностями. Про Ерофеева анекдоты ходили, и кличка у него была Киллер из-за такой истории. Когда он пришел в РУБОП, он долгое время разрабатывал одного бандита, писал про него бумажки всякие и складывал в «корочку», но реализовывать свои знания и сажать этого бандита не торопился. Прошло полгода, и бандит был убит в перестрелке. До Ерофеева докатился этот слух, он составил соответствующую бумажку и списал «корочку» за смертью фигуранта. А начальник, когда Ерофеев принес ему бумаги на подпись, стал орать на весь отдел дурным голосом, поскольку в последней бумажке значилось, что Ерофеевым проводились оперативно-розыскные мероприятия в целях изобличения фигуранта, но изобличения не состоялось, так как «в результате проведения оперативно-розыскных мероприятий фигурант умер».

— Ребята, а вы вместе с Краммом на обыск ездили?

— Нет, — ответил Козлов, — но вы не бойтесь, мы все законно сделали, техника из РЭУ взяли и дверь открыли.

— Ключами?

— Да… — они замялись. — Крамм-то ключи нам дал, но левые какие-то, они не подошли, и мы дверь сломали. Да там замочек хлипенький такой был, мы только плечом надавили — и вошли.

— А чего одежду не изъяли? — спросила я, вертя в руках протокол обыска. — Я же просила у этих троих изымать всю одежду — куртки, брюки, свитера. Надо же экспертизу проводить, может, у них на одежде следы крови, микрочастицы, гарь, еще что-нибудь…

Эта парочка переглянулась.

— А не было там больше никакой одежды! — после секундного замешательства заявил Козлов.

— Что, вообще ничего?

— Ничего!

— Что, и трусов с носками не было? И обуви больше никакой? — не поверила я.

Они молчали, но паузу прервал телефонный звонок. Кузьмич схватил трубку.

Некоторое время он молча слушал, потом так же молча протянул трубку мне.

— Але! — сказала я.

— Так вот я и говорю, — дребезжал в трубке старческий голос. — Пошла утром в собес, а там очередь. Пока доехала, а квартира моя опечатана. И ваш телефон указан. Вот, сейчас скажу: «По всем вопросам обращаться в РУБОП…» Это что такая за организация? Это не санэпидстанция? Я могу в квартиру-то войти? Я от соседей звоню…

— Скажите ваш адрес, — попросила я собеседницу.

— Ага, ага, улица Волкова, дом три.

— А квартира?

— Квартира десять, третий этаж.

— Подождите, пожалуйста, у телефона, — попросила я и, закрыв мембрану рукой, спросила у Козлова и Ерофеева, куда они ездили на обыск.

— Волкова, три — девять.

— Скажите, пожалуйста, — спросила я старушку, — а только ваша квартира на этаже опечатана?

— Только моя, — ответила старушка. — У меня квартиру-то не отнимут? Она племяннику завещана…

— Вы можете снять печати и войти в квартиру, произошло недоразумение. А наши сотрудники сейчас подъедут и все вам объяснят.

Я положила трубку и посмотрела на оперов.

— Придется вам еще раз съездить, сделать обыск в квартире девять. Вы поняли, что случилось?

— Не-а, — ответил за двоих Киллер.

Я открыла рот, чтобы объяснить им, что случилось, уже еле сдерживаясь, чтобы не оскорбить их, но меня опередил Кузьмич.

— Машечка, выйди, — попросил он.

Мы вместе с Горчаковым встали и вышли из кабинета; в коридоре не разобрать было слов, которые произносились громовым басом Василия Кузьмича, но это были однозначно не ласковые слова. Что-то даже грохотало, может быть, Кузьмич швырялся стульями. Через некоторое время открылась дверь, и Козлов робко спросил:

— А как мы дверь вскроем? Техник РЭУ уже ушел, рабочий день закончился…

— Сейчас я вам напишу разрешение, возьмете из камеры Крамма и с ним поедете. Они переглянулись.

— И заодно перед соседкой Крамма извинитесь, зайдете в десятую квартиру.

Книжку записную ей вернете.

— А может, не надо еще одного обыска? — спросил Киллер. — Все равно там ничего не найдем. Оружия там наверняка нету.

— Я вас просила не оружие искать, а изъять одежду и обувь, особенно запачканную землей. В ванной не забудьте посмотреть, — сухо сказала я, протягивая Козлову разрешение на вывод Крамма.

— Мы поздно приедем, — сделал последнюю попытку Козлов.

— Ничего, я подожду, в крайнем случае мне домой отзвонитесь.

Они перевели взгляд на своего начальника, тот ничего не сказал, только грозно шевельнул черными усами, и их как ветром сдуло.

Через час они позвонили из квартиры, которую Крамм снимал на улице Волкова; они нашли там кроссовки, заляпанные грязью, с запахом бензина, и такие же грязные джинсы, а на сладкое — автомат с двумя полными рожками в тумбочке прямо при входе в квартиру. И буквально сразу же вышли на связь опера, поехавшие с обыском к Ганелину и Гучко, которые снимали одну квартиру на двоих.

Там тоже грязная обувь, да еще и сюрприз в виде удостоверения на имя оперуполномоченного Бурдейко В. В. с отодранной фотографией; похоже, кто-то из них уже ладил туда свою. Так что к лесочку, где В. В. Бурдейко закончил свои дни, эта троица, похоже, привязана намертво.

А мы втроем — Горчаков, Кузьмич и я, пока нам никто не мешал, обсуждали, что мы имеем в результате сегодняшних мероприятий и чего не имеем.

От Кораблева не было никаких известий, будет в нашем распоряжении Анджела или нет, мы не знали.

— Василий Кузьмич, мне пока непонятна роль Денщикова в покушении на Вертолета, — говорила я. — С Бурдейко и Сиротинским все ясно, они в одной упряжке, а вот знал ли об этом Денщиков? Он же с Вертолетом дружил, это я не знаю, кем надо быть, чтобы на Вертолета замахнуться! А потом, откуда все-таки взрывные устройства? Туда же сколько взрывчатки надо, да и потом, на мой взгляд, чтобы сделать эти механизмы, нужна целая лаборатория…

— Я тут посоображал, — ответил Кузьмич, — поднял людей, информацию подоил.