Следуя той же логике, Гитлер теперь собирался разобраться с теми, кто был непосредственно связан со сложившейся ситуацией, особенно с такими, как Шеллер и Братге. Если бы их судили и наказали немедленно, то это помогло бы остановить трусов и восстановить дисциплину на Западном фронте. Гитлер приказал создать особый мобильный военно-полевой суд, который должен был судить солдат и офицеров любого звания и приводить приговор в исполнение немедленно. Возглавить суд поручили генерал-майору Рудольфу Хюбнеру, преданному члену партии.
10 марта Хюбнер прибыл в рейхсканцелярию, где ему приказали начать судебные действия против "трусов и предателей" в Ремагене. Вечером Хюбнер и два его помощника, не имевшие юридического образования, прибыли на командный пункт Кессельринга у Бад Наухайма, где доложили о поставленной перед ними задаче. Фельдмаршал стал убежденно заявлять, что такой военно-полевой суд только ослабит боевой дух на всем Западном фронте, и сказал, что у него имеются более важные дела. Первым из них был звонок в штаб Кейтеля. Кессельринг доложил, что у него сложилось плохое впечатление об обстановке на фронте и силы противников очень неравны. По его словам, при более детальном знакомстве с обстановкой выяснилось, что "ситуация гораздо более серьезная, чем мне это представляли", и поэтому он настаивает, чтобы все его требования были выполнены в полной мере и быстро.
На следующее утро Кессельринг со своим начальником штаба генерал-майором Зигфридом Вестфалем поехали на север от Ремагена для встречи с Моделем. Проезжая мимо войск, идущих на восток с тележками, нагруженными вещами, Вестфаль заметил: "Вот, это пример истинного положения на Западном фронте". Кессельринг покачал головой и заметил: "Если бы я был здесь три месяца назад!". Это замечание задело Вестфаля, поскольку звучало укором Рундштедту.
Во время встречи с командирами частей, имевших отношение к Ремагену, Кессельринг выслушал их обвинения. Так, генерал-лейтенант Фриц Байерлейн, например, сказал, что каждый раз, когда он планировал переход в наступление, он узнавал, что исходные рубежи атаки уже только что захвачены американцами.
"Исходные рубежи в настоящее время вряд ли будут дожидаться, пока немецкое командование примет решения, если учесть, с какой скоростью продвигаются американцы", — с сарказмом заметил Цанген и стал настаивать, чтобы Кессельринг позволил ему немедленно перейти в контрнаступление всеми силами. "Каждый день отсрочки в дальнейшем потребует двойной численности войск!" — сказал он и предсказал, что американцы, дойдя до автомагистрали, сделают то, что Брэдли и в самом деле планировал: двинутся в направлении Франкфурта и через восемьдесят километров резко повернут на восток, к самому сердцу Германии.
К концу дня Кессельринг убедился, что только один Ремаген поглощает почти все резервы, направляемые на Западный фронт. Судьба всего фронта на Рейне зависела от того, удастся ли выбить противника с плацдарма. Но как можно было это сделать, имея разрозненные силы? У Кессельринга сложилось впечатление, что он похож на "музыканта, которого попросили сыграть сонату Бетховена перед большой аудиторией на разбитом и расстроенном инструменте".
Несколькими часами раньше того же дня в пятидесяти километрах от Рейна в деревенском доме состоялось первое заседание особого военно-полевого трибунала. Военные судьи сидели на диване в зале, а полковник Феликс Янерт, офицер-юрист группы армий «В», сидел, возвышаясь, на старом кресле. Братге осудили заочно и приговорили к смерти. В комнату привели бледного и взволнованного майора Шеллера. Хюбнер стал задавать вопросы один за другим, и Шеллер сбился, ему понадобилось время, чтобы дать вразумительные ответы. Хюбнер стал кричать: "Ты признаешь, что ты трус и виновен?". Шеллер пробормотал нечто вроде утвердительного ответа, и его увели. Суд, состоящий из трех человек, вынес ему смертный приговор.
Лейтенант-зенитчик Карл Петере был следующим. Он дал показания, согласно которым он приказал своему 44-му зенитному дивизиону переправиться через мост «Людендорф», но признал, что, возможно, одна из сверхсекретных установок могла остаться за Рейном. Петере не успел даже объяснить причину, как Хюбнер заорал: "Ты виноват в совершении государственного преступления и заслуживаешь расстрела за свою трусость!". Огорошенный Петере промямлил "так точно" и через несколько минут также был приговорен к смерти. Затем судили и приговорили к смертной казни майора Штробеля, инженера из Линца, который предпринял героическую попытку взорвать мост, и майора Августа Крафта, непосредственного начальника Фризенгана, который даже не находился в том злополучном районе.
Кессельринг, который осудил действия военного трибунала, был вынужден довести результаты суда до каждого на Западном фронте. "Тот, кто не живет по чести, — сказал он, — умрет в позоре".
В тот же самый день, когда Брэдли сказал Ходжесу, что пока имеет возможность перебросить в Ремаген только пять дивизий, Паттон находился в Намуре, где получал французскую награду. Он сказал своему начальнику штаба, генерал-майору Хобарту Гею, что, по словам Брэдли, Эйзенхауэр не одобряет полномасштабного наступления Монтгомери, но "боится, что это следует сделать".
Больше всего от временного решения Эйзенхауэра пострадал Кортни Ходжес, но от этого он не потерял решимости использовать плацдарм в Ремагене самым наилучшим образом. События, по его мнению, развивались слишком медленно. Его также беспокоил мост, который мог рухнуть в любой момент. К счастью, строящийся в 500 метрах к северу пешеходный мост был готов к утру 10 марта. Более того, тяжелый понтонный мост в полутора километрах к югу должен был быть готов к вечеру того же дня. В дополнение ко всему большое количество паромов доставляло боеприпасы и горючее на восточный берег и возвращалось оттуда с ранеными. Самые быстрые средства плоты с двойными навесными моторами — могли переплыть через Рейн за восемь-десять минут.
У 1-й армии было только три моста. Планировалось прислать детали еще для двух, а еще семь срочным порядком отправлялись полковником инженерных войск Уильямом Картером. Даже Ходжес понятия не имел, откуда могут взяться еще семь загадочных мостов. В Антверпене один из людей Паттона писал мелом "3-я армия" на каждом поставляемом мосте, но у 1-й армии имелся «друг» на сортировочном пункте в Льеже, который старательно стирал, надпись и отправлял все Картеру. В 3-й армии Паттона открыто хвалились, что они чемпионы по экспроприации, но на самом деле этот титул принадлежал 1-й армии.
10 марта Ходжес выехал в Ремаген для того, чтобы на месте ознакомиться с обстановкой на противоположном берегу реки. Как только на пешеходном мосту прекратилось движение, джип генерала сорвался с места и быстро переправился на другую сторону. Крейг сообщил Ходжесу, что на данном участке находятся 20000 солдат; кроме того, 99-я дивизия уже переправляется на другую сторону и через день может вступить в бой. Инициатива уже была в руках американцев — 9-й и 78-й дивизиям удавалось продвигаться на 1 км в день. Несмотря на то, что Брэдли установил именно этот предел, Ходжес настаивал на более быстром темпе.
Спустя короткое время после того, как генерал переехал на своем джипе через мост в обратном направлении, мост «Людендорф» был закрыт и на него въехали военные саперы с тяжелой техникой для ремонта фермы, сильно поврежденной взрывом фаустпатрона. Саперы доложили, что если не приварить огромную стальную пластину на месте повреждения, то мост в скором времени упадет, однако он уже не играл слишком большой роли. В 11 часов вечера началось движение по тяжелому понтонному мосту, по которому в скором времени предстояло доставлять боеприпасы, продовольствие и подкрепления. Теперь для войск Крейга было только вопросом времени добраться через покрытые лесом холмы к автомобильной магистрали, находящейся в пятнадцати километрах.
Это было довольно странное сражение. В нескольких сотнях метров от передовой стояла удивительная тишина. Поразительно, но эта тишина раздражала, и трудно было преодолеть желание скорее прорваться через неизвестность леса.