- Почему ж ты мне не сказала об этом сразу?
- Ничего б ты ему не сделал, он знаешь, какой сильный!..
- Зато Ванько за тебя голову б ему открутил!
- Ваня? - пристально посмотрела соседу в глаза. - Думаешь, стал бы из-за меня? . .
- А то нет? Ты ж ему здорово нравишься!
- Так я тебе и поверила! Он и разговаривать-то со мной избегает.
- Заячьей крови много, токо и всего.
- Это у него-то? Брешешь ты все!...
- Честное благородное, раз уж на то пошло. Я давно хотел сказать тебе об этом, но считал, что у вас с Лехой и правда что-то есть. Да и он не разрешал: я, говорит, должен сам все выяснить. И все не решался, для него услышать "нет" - так и жить не стоит.
Андрей не ожидал, что его сообщение так преобразит соседку: щеки ее стали вдруг пунцовыми, лицо расцвело в счастливой улыбке; желая скрыть охватившую ее радость, она в смущении отвернулась, затем вскочила, чтобы убежать, но прежде призналась:
- Скажи ему, что он дурачок - я уже год, как его лю... как он мне нравится больше всех на свете! - И вдруг испуганно: - Ой, Андрик, Свинью прозевали!
Схватив киек, вскочил и он. Свинья, нагнув голову, малой рысью бежала в сторону хутора.
- Ты куд-да, зараза?! - крикнул он и помахал "угощением"; беглянка остановилась, повернула морду, тряхнула рогами - с досады, а может, вспомнила, чем это кончается - и потрусила к стаду, все еще отдыхавшему...
Этот недавний эпизод был еще так памятен! И Андрей не мог смириться с жестоким фактом, что сегодня соседки уже нет в живых...
Покойников, всех троих, положили рядом во дворе осиротевшего дома. Перед этим старухи совершили обряд, как того требует обычай: обмыли, одели в чистое, попричитали. Сейчас - а дело близилось уже к полуночи - они сидели на лавке рядом, о чем-то вполголоса переговариваясь; продежурят так всю ночь.
Женщины помоложе гурьбой стояли поодаль. Делились новостями, которых было немало. Менее четырех часов пробыли на хуторе супостаты, а сколько всего натворили!.. Перестреляли половину кур, выпили "яйки" и "млеко", подгребли все, что нашли из съестного, бесчинствовали.
Молодухи вздыхали, охали, горевали: что-то дальше будет!..
Андрей попросил разрешения взглянуть на подругу детства в последний раз. Поднес керосиновую лампу, откинул покрывало - и отшатнулся: серый лоб, темные подглазья, расцарапанная щека, почерневшие, искусанные губы; полурасплетенная коса на груди, сложенные ладошка на ладошку руки... Как все это непохоже на всегда улыбчивую, излучающую веселье Варьку! У него сжалось сердце от боли и жалости. Поспешно опустил покрывало, поставил на стульчик лампу, но не в силах был подняться с колен, потрясенный жуткой действительностью.
Была Варя - и вот, уже нет среди живых. Еще вчера видел ее вечером веселой и жизнерадостной, не сводившей глаз с Ванечки, как, не стесняясь, называла она при нем своего ненаглядного. Узнав, что и она ему "здорово ндравится", попросила Андрея ничего не сообщать, а набралась храбрости - и сама, сгорая от волнения и страха, объяснилась в своих чувствах. Встретила, понятно, полную взаимность. Вот только счастье их первой любви длилось недолго...
А теть Шура - была ведь замечательнейший человек! Добрая, незлобивая, с соседями уживчивая. Жили небогато, но ежли случалось разжиться пряников или конфет - угостит обязательно, специально позовет и угостит, один ли, с Федей или даже с кем втроем попались на глаза. Или вот комиссара - ни за что ведь убил. Ладно бы отстреливался, тогда понятно... Изверги, уроды фашистские, подлые людишки!
Подходили взглянуть и проститься Федя, Миша, Борис. Лишь Ванько почему-то посмотреть сблизка не решился - угрюмо, удрученно, молчаливо смотрел издали; это было, может, самое большое горе в его жизни...
Утром, едва проснувшись, Андрей глянул на часы: без двадцати семь. Вскочил с лежанки, потянулся; заметил на полу листок бумажки. Карандашом, корявым материным почерком было нацарапано: "сынок когда прыдеш згробков низабуть напоить марту ис дому ниотлучайса посли обеда смениш миня пасти коров". Вчера ложились уже после двенадцати, и мать - Андрей засыпал, но помнит - сказала:
- Завтра хоронить, хочется пойтить на гробки - и боюсь, сердце не выдержит. Седни так было схватило - думала уже конец мне. Мабуть, сынок, я сама погоню череду на пашу.
Пока управился по хозяйству, во дворе Сломовых уже никого не оказалось. Выскочил на улицу - процессия приближалась к крайнему подворью. Припустился и догнал, когда бричка, запряженная Слепухой, поворачивала в проезд. Одна из женщин вела клячу под уздцы, остальные, около трех десятков человек, плелись сзади нестройной колонной на сколько позволяла ширина дороги. Андрей - он из ребят оказался один - шел сзади на почтительном расстоянии.
Когда телега свернула к кладбищу, женщины сгрудились в плотную толпу. Он обратил внимание, что гомон заметно оживился. Приблизившись, разглядел бумажку с изображением красноармейца, вонзившего винтовку штыком в землю; одна из женщин читала что-то вслух, другие с интересом прислушивались, то и дело подавая реплики. Бумажки были у двоих или троих, в том числе у крестной. Она осмотрела ее с обеих сторон (читать, Андрей знал, почти не умела), удивилась:
- Ты гля, дажеть напечатано! На какой даве с араплану кидали. На, почитай услух, - передала листовку соседке, - а то я погано бачу.
Андрей навострил было уши, но расслышать толком не удавалось из-за галдежа. Догадывался, в чем дело, но не верилось, что напечатали ночью да к тому же успели оставить на видном месте. Приурочить к похоронам - это надо додуматься! Хотелось и самому прочесть, но получил отказ:
- Тоби низзя, це для взрослых. И никому не болтай про тэ, шо чув та бачив, пойняв?
Между тем прибыли на место. Мужик на деревяшке вместо ноги да дед лет семидесяти подготовили не слишком глубокую, но широкую яму
Потом выяснилось, что вырыть ее помог Ванько, но самого его здесь не оказалось.
Покойников, завернутых кто во что, бережно опустили вниз, положили рядком, накрыли домотканной рядюжкой. Бросая горсть земли, многие прослезились:
- Хай земля вам будеть пухом!..
- Царство вам небесное, мученики!..
Бросил и Андрей три горсти. Глаза его затуманились, дрогнул подбородок; стиснув зубы, чтоб не разреветься, отошел от могилы, смахнул слезы, успокоился. Не дожидаясь окончания похорон, заспешил обратно.
В сторонке от тропы заметил бумажку, поднял. Да это ж прокламация! "Дорогие хуторяне! - прочел на обратной стороне листовки. - Не верьте вражьей пропаганде - тому, что утверждается на обратной стороне: все это ложь! Столица нашей Родины Москва не сдана врагу, Красная Армия не разгромлена, она с каждым днем укрепляет свою мощь. Измотав врага, скоро перейдет в наступление, и фашистским извергам недолго осталось бесчинствовать на кубанской земле. Не падайте духом, верьте в нашу победу!"
Кроме листовок, он передал и текст, но этот показался ему намного лучше - грамотней и в самую точку. Сунув листовку в карман, на радостях сорвался с места и бежал до конца плантации: хотелось поскорее увидеть Марту и поблагодарить. У калитки свистнул, подождал, но никто не вышел. "Может, не хочут, чтоб нас видели вместе посторонние" - решил он и ушел.
После обеденной дойки коровы отдыхали в сумрачных, нежарких хлевах, пока спадет полуденный зной, и только в третьем часу пополудни их снова выгоняли "на пашу". К этому времени один из пастухов-очередников (по договоренности или кто помоложе) по издавна заведенному правилу отправлялся в противоположный конец хутора собирать гурт. Так делалось потому, что хозяйки, лишь на короткое время прибегавшие с работы, подоив, снова спешили обратно, и пастух зачастую сам отпирал хлев и понуждал корову, а то еще овечку или телка-бузевка, покидать убежище. Андрей, хоть в этот раз и не было такой необходимости - все хозяйки дома, вышел пораньше: хотелось встретиться и поговорить с Мартой. Чтобы не быть замеченным Борисом или Мишкой, прибежал балкой.