Над Грунькиным лугом торопливо прокричал перепел, наверно разбуженный каким-то зверьком, в Торфяном боло)е зычно, как в пустую бочку, гукнул дутеиь, на них рассерженной сворой заквакали лягушки и разом, будто по команде, смолкли, - скандал затих, и над степью опять витала звездная ночь.
- Коней много в табуне?
- С молодняком около шестидесяти.
- Трудно с таким хозяйством?
- Сам знаешь, выпас хоть и большой, да хлеба кругом. Просмотришь потрава. По голопке за это не гладят.
Евгений искал, о чем бы еше спросить Ивана Ильича, но вопросы, как назло, не приходили в голову.
- Ты не обижай мать, Евген, - тихо заговорил отец. - Давеча сказал: скоро уеду... Она в слезы. Зачем ты так? На ее долю и так чересчур много лиха досталось, понимашь. Пятерых обделить можно. Ежели я помехой стал, так в эшм задержки не будет. Ты так и скажи, по-мужски вот, с глазу на глаз. Я не обижусь. Я ведь все понимаю. Не могу сказать, что с радостью уйду. - Он судорожно глотнул и помолчал.
Но если от этого вам станет лучше, то за мной задержки не будет.
Они сидели рядом среди спящей, безмолвной степи, почти касаясь друг друга, и не могли коснуться - отец и сын, родные и чужие, и никто из них не в силах был сделать того шага, который сблизил бы их, убрал ту стену, которую возвели меж ними время и обстоятельства. Этот шаг был просто невозможен. Евгений хотел и не мог сделать того виденного им широкого жеста и сказать: "Ну, здравствуй, отец!"
- Я ничего не имею против вас, Иван Ильич. Не надо уходить от матери... А сейчас... прошу вас, оставьте меня одного. Не обижайтесь, Иван Ильич. Простите...
Отец грузно поднялся и, сгорбившись, медленно пошел к селу. Евгений, перевернувшись вниз лицом, плотно прижался лбом к влажной, прохладной земле.
В призрачном свете звезд чутко спала степь. Взошла луна и блеклым светом разбудила ковыль. Он плыл мелкой дрожью куда-то вверх, к звездам, и Кудряшову казалось, что это колышутся сивые гривы бессчетного табуна, убегающего в его детство...
Глава четвертая
СТАРАЯ МЕЛЬНИЦА
Сереньким, дождливым днем, какие часто случаются в этих краях, Кудряшов встретил Витьку Тарасова. Еще издали заметил стройного, широкоплечего лейтенанта Военно-Морских Сил и с радостью узнал в нем своего закадычного школьного друга, который когда-то так же, как и он, с хрустящим аттестатом зрелости в кармане шагнул в жизнь ловить свою мечту.
Они долго стояли среди мощеной дороги районного центра и молча тискали друг друга в объятиях. Евгений прижимался щекой к подбородку Виктора и еле сдерживал слезы.
- Женька, неужели это ты? - отстранившись, грохнул густым басом Витька. - Почему не писал, чертяка? Как в воду канул!
- Погоди, Витя, погоди... - Евгений ткнулся в плечо друга.
- У тебя беда? - упавшим голосом спросил Виктор.
- Нет, Витька, нет. От радости я, - оправдывался Кудряшов. - Ну как ты, рассказывай.
- Нет, ты постой! Дай разглядеть, пропащая твоя душа! Нет, Это Женька Кудряш! Честное слово, он! Вот встреча!
Тарасов отступил на шаг и, щуря глаза, вглядывался в друга. Прохожие останавливались, смотрели на них как на сумасшедших, а потом, поняв, в чем дело, с улыбкой уходили. Босоногие мальчишки с блестящими от восторга глазами рассматривали бравого моряка и его кортик. Накрапывал мелкий теплый дождик.
- А я брожу здесь, и третий день ни одного знакомого, ну ни одной живой души! И ты... Нет, аллах все-таки есть! - говорил Виктор.
Евгений таращил на него глаза и не мог выговорить ни слова. Радость переполняла его.
- Аида на мельницу! - вдруг выпалил он и, схватив Витьку за руку, потащил за собой.
Они шли глухими переулками, меж низеньких заборов, прячась от прохожих. Так убегали они с уроков много лет назад. Убегали на заброшенную ветряную мельницу и поджидали там окончания занятий, а потом как ни в чем не бывало возвращались домой. И сейчас Евгению захотелось вычеркнуть из жизни прошедшие годы, убежать от них той же дорогой, которой убегали когда-то с Витькой от трудной контрольной, от строгих глаз учителей, сделаться тем же беззаботный школьником, почувствовать себя тем же Женькой, у которого была голубоглазая Наташка, и она еще не стала сегодняшней Наташей, не было тех проблем, которые есть сейчас и которых уже никто не решит за него, кроме него самого.
Полдороги молчали. Евгений сжимал руку Виктора. Он был как во сне, и он был счастлив.
- А если Вера Алексеевна увидит?! - с притворным испугом сказал Виктор.
- Тсс-ссс! - шикнул Евгений и, пригибаясь, побежал. За поворотом улицы они остановились. Посмотрели друг на друга и громко расхохотались.
- Пронесло! Не увидела! И маму не надо теперь приглашать на педсовет.
- Прихватим бутылочку? - предложил Тарасов.
- Нет, Витя! Давай как тогда... Во всем как тогда! Понимаешь... так хочется вернуть все то хоть на один короткий миг. И никаких бутылок! Выбрасывай папиросы!
- Зачем?
- Выбрасывай, говорю! "Бычки" собирать будем!
Кудряшов достал пачку "Беломора" и, размахнувшись, кинул ее далеко в огород. Виктор пожал плечами и последовал примеру друга.
- И спички? - спросил он.
- Оставь пять штук. Коробку выбрось! Вспомни: у нас никогда не было полной коробки спичек!
- Оставим десять?
- Нет, пять! Лезвием сделаем из них десять!
- Вот сумасшедший! Л если лезвия не найдем?
- Костер сохранит нам пламя!
- Фу, черт, забыл! - искренне чертыхнулся Виктор.
- А я вот стараюсь, и не получается, - враз посерьезнев, заговорил Кудряшов. - Как вспомню гз годы, так такая тоска берет... Хоть волком вой. Не вернуть уже ничего. Понимаешь, Витька! Ничего...
- С каких пор ты стал таким пессимистом?
- Эх, Витька, Витька! При чем тут пессимизм! Вспомни, как мы мечтали! Борьба, открытия, победы... Романтика, одним словом. А вышли на эту "столбовую дорогу", так жизнь нас носом, как котов шелудивых! Мы-то думали заучим назубок десяток формул, десяток исторических дат - и к нашим ногам упадут города и народы. Берите нас, командуйте нами! Мы вас ждали! А жизненного опыта у командиров - с гулькин нос!.. Придешь домой, а дома... Лучше и не говорить об этом.
- Может, как раз об этом?
Виктор внимательно разглядывал Кудряшова, будто не узнавал его.
- Все в одном клубке, а где конец, где начало - не разобрать.
Евгений пошарил по карманам, по привычке отыскивая папиросы, и с сожалением оглянулся назад. Дождь стихал. Со стороны села плыли грузные серые тучи, кое-где в просветах голубело небо. Друзья подходили к кладбищу. Влево от него, ближе к речке, была мельница.
- Ну, дружище! Давай начистоту, - сказал Тарасов. - Что у тебя там?
- Жена, - просто ответил Евгений, глядя другу в глаза, - с которой когда-то мечтал строить белокаменные города и служить людям. А оказалось, что все это не так просто и не так красиво, как в книжках пишут.
- Но вы ведь любите друг друга по крайней мере?
- Думаешь, в этом так легко разобраться?
- Ты неисправим, Кудряш! Пора бы и повзрослеть.
Они свернули влево и прямо перед собой увидели старую ветряную мельницу. Черная, ободранная, с одной отломанной лопастью, она возвышалась на лугу как призрак, как искалеченный великан, явившийся сюда из глубины веков. Кудряшов остановился:
- Здравствуй, старушка! Ракеты, космос, а она...
С минуту молчал, запрокинув голову, а потом сорвался с места и побежал.
Когда подошел Тарасов, Кудряшов стоял уткнувшись лбом в черный, просмоленный бок мельницы. В обломанных крыльях упруго гудел ветер, где-то вверху тонко и жалобно скрипели полуистлевшие доски. Виктор смотрел на ссутулившуюся спину друга и чувствовал, как жалость заполняет его. Надо было что-то сказать, утешить... Виктор знал, что здесь, у этого ветряка, Женька впервые познал счастье любви, и вот теперь у него что-то не ладится.
Внутри мельницы треснула поломанная доска, и не успели друзья сообразить, в чем дело, как почти рядом с ними из проломанной в стене дыры выскочили два мальчугана. Им было лет по двенадцати; босые, с облупленными от загара носами, они испуганно зыркнули по сторонам и бросились наутек.