...Странной и оскорбительной представляется та легкость, с которой лишают свободы человека в цивилизованном обществе, где умеют уважать собственность, но не умеют уважать человека. Арест без предварительного следствия является незаконным действием..."
Когда господин Деляну работал, никто не осмеливался входить к нему в кабинет, - никто, кроме Ольгуцы.
- Я несу тебе кофе, папа... Прольется или не прольется? - гадала она, осторожно неся в руке чашку кофе.
- То, что прольется, достанется тебе!
- Ну вот! Папа! Ты хочешь, чтобы я ни капельки не пролила?
- Почему?
- Ты можешь подумать, что я нарочно.
Господин Деляну отпил из чашки; Ольгуца - с блюдечка.
- Так холодно, папа! Хочется заболеть!
- Мне кажется, что тебе нечем заняться, Ольгуца!
Ольгуца посмотрела на него из-под насупленных бровей, с трудом удерживаясь от зевоты.
- Почему? - сказала она. Я гуляю по дому... но просто мне досадно, что плохая погода!
- Что же теперь делать? - вздохнул господин Деляну, одним глазом глядя на дочь, а другим на текст прошения.
- Да ничего, папа. Я тебе мешаю. Я вижу, тебе надо работать.
- Когда же ты вырастешь, Ольгуца?
- А что, папа?
- Мы с тобой будем вместе работать.
- Вот хорошо, папа! Мы будем все время смеяться и пить кофе!
- Да... Уж мы повеселимся!
- Но мы будем и делом заниматься, - сказала Ольгуца, поднимая брови.
- А как же иначе?!
- Ты мне будешь диктовать, а я буду записывать... а когда я устану, я буду диктовать, а ты записывать... И тебе не нужен будет секретарь!
- Я тебе поручу принимать клиентов.
- Клиенток, папа. Уж я им покажу!
- Ты права! Клиентки ужасны! Они должны были бы платить вдвойне.
- Папа, женщина, которая сидит в гостиной, собирается разводиться?
- С чего ты взяла?
- Она все время вздыхает, папа! Такая противная: она хотела меня поцеловать!
- Подумать только!
- Правда, папа! Что я ей?.. И почему только женщины все время целуются?
- Это их основное занятие!
- Я никогда не буду целоваться!
- И даже папу не поцелуешь?
- Ты - совсем другое дело!
- Хорошо нам с тобой вдвоем, Ольгуца!
- Жалко, что ты взрослый, папа. Мы бы с тобой вместе играли! Я бы хотела, чтобы мы были братом и сестрой.
- Мы ведь друзья.
- Но я не даю тебе работать, папа! Я пойду.
- Куда?
- В гостиную.
- К мадам Блюмм?
- Ничего, папа!.. Ты работаешь, а она вздыхает! Я буду играть гаммы, пока ей не захочется плакать!
- Браво, Ольгуца! А потом мы отправим ее на вокзал.
- Да, папа. Обязательно отправим.
- И вместе наведем порядок в кабинете!
Ольгуца улыбнулась. Уж она-то знала, что такое наводить порядок!
- Вот какой у тебя отец, Ольгуца!
- Папа, тебе не надо было быть отцом... Но ты очень хороший - такой, какой ты есть!
- По вкусу тебе?
- Да, папа... Как будто я получила тебя в подарок от деда Георге!
* * *
Столовая была наводнена цветной паутиной, как любая швейная мастерская: в этой мастерской изготовлялось школьное приданое Дэнуца. Одержимая периодическими приступами ярости, которые каждый раз вспыхивали с новой силой, швейная машина то пускалась вскачь, то вдруг останавливалась и замолкала, чтобы начать все сначала, - подобно жене, что гневно ругает своего мужа.
Этническая и профессиональная словоохотливость швеи, которая по такому важному случаю была выписана из Ясс, не находя никакого отклика, обернулась сумрачной молчаливостью, и только ритмичное движение ног, нажимавших на педали машины, да еще ярко-рыжая копна волос говорили о ее присутствии.
Госпожа Деляну, в ослепительно белом фартуке сестры милосердия, с клеенчатым сантиметром на шее и с ножницами в руке, сосредоточенно кроила на раздвинутом столе.
Моника, сидя у окна на стуле с двумя подушками, низко склонившись над работой, вышивала на носовых платках инициалы Д.Д. - то есть: Дан Деляну. Это имя в скором времени должно было появиться на страницах классного журнала.
Первое Д. получалось у Моники чуть ниже и меньше, чем второе, потому что даже ее руки отказывались называть его иначе, чем: Дэнуц.
Но если бы кто-нибудь знал истинную правду!.. Д.Д., то есть: Дэнуц Деляну... Иголка едва не выскользнула из рук Моники. Истинная правда яркой гвоздикой горела на ее личике, низко склонившемся над работой... Д.Д. - ведь это... "дорогой Дэнуц...".
Две вышитые буквы были первым любовным посланием Моники.
- Моника, ты не видела выкройку?
Моника вздрогнула и уронила на колени платок. Вместо нее ответила, приветливо улыбаясь, веснушчатая мадемуазель Клара, которая знала все на свете, даже местонахождение выкройки.
"Кто тебе позволил меня поцеловать?" - рассердился Дэнуц, когда она поцеловала его в саду.
"Кто тебе позволил полюбить меня?" - рассердился бы Дэнуц, если бы узнал правду.
"Дорогой Дэнуц..."
Да. Кто ему позволил быть любимым?
Она улыбнулась... Кто знает! Быть может, Дэнуц и позволил бы ей полюбить себя...
* * *
- Деточка!
- До-о, - гулко отозвался рояль.
Мадам Блюмм только покачала головой.
Мизинцем левой руки и большим пальцем правой Ольгуца яростно отбивала двойное "до" на левой стороне клавиатуры, нажимая и на педаль. Басистый рокот грома в горах прокатился по гостиной и ударился об окна и зеркала.
Ольгуца намеревалась устроить шотландский душ барабанным перепонкам посетительницы. Гамма начиналась в быстром темпе, звучала все выше и выше, пока, с помощью педали, не превращалась в бурю оглушительных звуковых вибраций, в непрерывный звон в ушах, как после приема хинина, потом вдруг переходила на басовые ноты и снова на высокие, и так до бесконечности...
Звуковые стенания все нарастали... И внезапно сменялись зверским рычанием, отдаленно напоминающим разнузданную драку обитателей жалкой ночлежки.
Наконец Ольгуца опустила педаль. Буйная гамма смолкла... Комнату окутала блаженная тишина, словно аромат цветущей липы... Потом едва слышно, с иезуитской вкрадчивостью, монашеская процессия обычной гаммы прошла через гостиную.
Ольгуца прислушивалась и присматривалась.
Но барабанные перепонки ее слушательницы давно привыкли и к резким звукам домашних разговоров, и к шумной музыке, за которую платишь деньги, от которой кружится голова... и которой завидуют соседи. Дочка мадам Блюмм окончила ясскую консерваторию по классу фортепиано. Она увлекалась Бодлером и играла на рояле оперы Вагнера.