"Ужас девятнадцати дней, понадобившихся нам для того, чтобы добраться от мыса Эванс до мыса Крозир, может понять лишь тот, кто пройдет этот путь сам, но лишь безумец возьмется повторить подобную авантюру; описать ее невозможно. По сравнению с пережитым следующие две недели выглядят блаженством, и не потому, что улучшились условия - они сделались еще хуже, но потому, что мы закалились. Лично я достиг такой точки страдания, что перестал бояться смерти, ибо она могла принести лишь облегчение. Те, кто говорит о героизме людей, идущих на смерть, не ведают, о чем толкуют, поскольку умереть очень легко: доза морфия, приветливая трещина во льду - и умиротворяющий сон. Куда тяжелее продолжать начатое...
Виной всему темнота. Думаю, что температуры от -50 до -60oС были бы не столь страшны (относительно, конечно), происходи это при свете дня, когда видишь, куда идешь или куда ставишь ногу, где находятся постромки саней, примус, котелок, пища; когда замечаешь собственные следы на снегу, а значит, можешь отыскать место, где оставлен избыток поклажи, когда можешь взглянуть на компас, не истратив пятидесяти спичек, прежде чем отыщешь сухую; когда не требуется пяти минут на то, чтобы завязать полог палатки и пяти часов, чтобы утром собраться в дорогу... У нас уходило не меньше четырех часов с момента, когда Билл (Уилсон) возглашал: "Пора вставать!", до того, как мы впрягались в сани. Одевание требовало помощи двоих спутников, ибо толстая холстина промерзала настолько, что двоим мужчинам с трудом удавалось придать верхней одежде нужную форму.
Особые неприятности доставляли дыхание и потоотделение. Я не представлял себе раньше, сколько много влаги выходит у нас через поры. Самыми тяжкими были дни, когда приходилось останавливаться на дневку, чтобы согреть окоченевшие ноги. Мы сильно потели, и влага, вместо того, чтобы впитаться в шерстяную материю, замерзала и накапливалась. Едва выйдя из тела, она превращалась в лед; каждый раз, снимая одежды, мы вытряхивали из них ледышки и снег. К сожалению, не весь, поэтому, когда мы согревались в спальных мешках, оставшийся лед таял, вода пропитывала оленьи шкуры, и те становились жесткими и несгибаемыми как кирасы.
Что касается дыхания, то днем оно лишь сковывало льдом бороды и накрепко примораживало шапки к волосам. Войдя в палатку, лучше было не снимать шапок до того, как примус основательно не прогреет воздух. Серьезные же неприятности начинались с момента, когда мы забирались в спальные мешки. Оставлять отверстие для дыхания было невозможно из-за холода, поэтому всю ночь пар от дыхания намерзал внутри оленьей шкуры. Чем меньше оставалось кислорода, тем учащенней мы дышали... В спальном мешке немыслимо было зажечь спичку!
Разумеется, до такой степени мы промерзли не сразу; первые дни прошли спокойно. Все началось однажды утром - столь же беспросветным, как и предшествовавшая ему ночь, когда я вылез из палатки, чтобы грузить поклажу на нарты. Позавтракав, мы втиснули ноги в одеревяневшую обувь в палатке, где было относительно тепло. Выйдя наружу, я задрал голову, чтобы взглянуть на небо, - и больше уже не смог опустить ее, потому что за долю секунды вся одежда накрепко застыла!.. Так, с задранной кверху головой, мне и пришлось тянуть нарты четыре часа кряду. С тех пор мы старались успеть принять "рабочее" положение для тяги прежде, чем одежда превратится в броню.
Мы поняли, что надо отказаться от привычного ритма и все делать медленно. Нельзя снимать меховых рукавиц, надетых поверх шерстяных. Вне зависимости от того, чем ты занят, надо тут же прекратить это занятие, едва заметишь, что какая-то часть тела замерзла, и начать ее растирать до тех пор, пока не восстановится кровообращение. Нередко можно было видеть, как кто-то из нас, оставив товарищей продолжать работу, начинал с силой ударять о снег ногами, обстукивать себя ладонями или тереть какую-то часть тела. К сожалению, таким способом не удавалось восстановить кровообращение в ступнях... Для этого приходилось начинать долгую процедуру: ставить палатку, зажигать примус, растапливать снег, греть воду, пить горячее и только после этого снимать носки. Трудность усугублялась тем, что мы не знали, обморожены ли у нас ноги или мы просто не чувствуем их. В этих случаях прибегали к медицинской компетенции Уилсона, и уже он решал на основании описаний наших ощущений, следует ли разбивать лагерь или можно идти еще час. Ошибка с его стороны была равнозначна катастрофе, ибо если кто-то из нас потерял бы способность двигаться, вся группа оказалась бы в критической ситуации и, весьма вероятно, погибла бы.
Весь день 29 июня температура держалась -46oС, легкий ветер время от времени обжигал лицо и руки. Когда мы расположились на дневку, Уилсон увидел, что у него слегка обморожены на одной ноге пятка и подошва, а у меня - большие пальцы обеих ног. Счастливец Боуэрс так и не изведал отвратительных ощущений, какие бывают при обморожении ног!
Эта ночь была очень холодной: температура упала до - 53oС, а 30 июня после завтрака термометр показывал -49oС... Следующей ночью температура была под нартами -54oС, над ними -60oС"
Первые дни были лишь прелюдией к ожидавшему их долгому четырехнедельному кошмару. Температуры колебались от -60o до -55oС. Во время переходов надо было тянуть двое нарт с поклажей, весившей в общей сложности 350 кг, по снегу, смерзшемуся настолько, что полозья отказывались скользить. Первые два дня переходы были по 15 км, затем их пришлось сократить по мере того, как погодные условия ухудшались, а силы у людей истощались. Переходы стали по 5, потом по 3 и наконец по 2 км в день - больше не удавалось пройти.
Черри-Гаррард пишет: "Я встречал людей, не без гордости заявлявших: "О, в Канаде было -45oС, но я этого совершенно не чувствовал!" либо "В Сибири я шагал при -52oС". Начните их расспрашивать подробнее, и быстро выяснится, что на них была теплая сухая одежда, что спали они в уютной постели, дышали теплым воздухом и выходили на мороз из натопленной комнаты или перегретого купе поезда - на несколько минут после обильного обеда. И все равно этот опыт запоминался им надолго. Для нас же, начиная с шестого дня похода, -45oС представлялись уже редкостной удачей, роскошью".
На последних трех переходах перед мысом Крозир их ждали торосы. Необъятный ледник Росса - площадь 150 тыс. км2, миллиарды тонн льда подползая к морю, наталкивается на гору Террор; эта препона заставляет поверхность собираться в застывшие волны. Надо было переползать через них в кромешной тьме при -50o или -60oС.
На девятнадцатые сутки они разбили лагерь недалеко от цели. Нужно прочесть Черри-Гаррарда, чтобы представить себе, какой ценой дались им эти девятнадцать суток. И все последующие! От базового лагеря на мысе Крозир до колонии императорских пингвинов, находившейся в 3 км, они шли пять дней. Как они не погибли, преодолевая в ночи ледяные склоны, предательские трещины, торосы? Как они не погибли на обратном пути к базовому лагерю с драгоценными трофеями в руках - пятью яйцами, из которых два разбились при падении, когда вдруг задула кошмарная пурга? Говоря "кошмарная", я нисколько не преувеличиваю: ветер достиг 12 баллов по шкале Бофорта, то есть максимума, и дул так двое с половиной суток! Палатку сорвало, и они лежали под защитой если можно так выразиться - ледовой стенки, сооруженной своими руками. Они выжили!
Да, они вышли живыми из этого "самого жуткого похода". Но полтора года спустя двое участников - Билл Уилсон и Барди Боуэрс - погибнут, возвращаясь со Скоттом с полюса. Они умрут от голода, изнеможения и стужи, лежа в палатке всего в 17 км от промежуточного склада, где они оставили тонну провизии. И именно Черри-Гаррард восемь месяцев спустя, 12 ноября 1912 г., обнаружит с двумя спутниками эту палатку и в ней - тела троих товарищей.
В следующем году Черри-Гаррард доставил в Англию яйца императорских пингвинов, изучать которые мечтал Билл Уилсон. Он отправил в Лондонский музей естественной истории письмо, сообщив, что сам принесет эти предметы.