— Мы чистосердечно благодарим вас за ваше доверие и докажем вам, что заслуживаем его! — сказал Серрано. — Позвольте нам, хотя мы ничего о вас не знаем, разве только то, что вас зовут дон Рамиро, с благодарностью пожать вашу руку. Вы благородный человек, вы мужественны и неустрашимы, так как пошли против позорных действий улицы Фобурго!
— Надо остановить бегство этого мерзавца. Мы сочувствуем вам и готовы служить делу своими кинжалами!
Три гвардейца пожали руку незнакомца.
— Нам нечего медлить, желаю вам счастья, господа!
Через час мы опять сойдемся у ворот Толедо, — сказал дон Рамиро.
— Отлично, ей-богу! — воскликнул Прим. — Вот будет славная ночь! Досадно только, что нашего четвертого товарища, Олоцаги, не будет с нами.
— На лошадей! — сдерживая смех, закричал предводитель Летучей петли. — До свидания, господа, не забудьте — у ворот Толедо!
Один из стройных испанцев подвел Серрано, Приму и Топете лошадей, они вскочили на них, факелы разом потухли, и новые союзники в темноте помчались по различным дорогам к отдаленной столице. Мадрид был так пуст, словно вымер, даже сторожа в эту ночь не возвещали жителям часов: ведь и они тоже на славу пировали в трактирах; изредка только раздавался невнятный голос, да шел, шатаясь, запоздалый гуляка. Не прошло еще и получаса, как три гвардейца с доном Рамиро и его приближенными уже съехались на мосту у самых Толедских ворот. Этот удивительный мост с высокими сводами красиво переброшен через Мансанарес. В одной из его арок безмолвным слугам Летучей петли удалось скрыть Энрику с кривой Непардо, а оттуда спасти по лестнице, спускавшейся до самой воды. Совещание длилось недолго. Серрано, Прим и Топете вошли в гондолу, привязанную к лестнице. Одному из слуг отдали лошадей, а предводитель с двумя остальными поспешно направились по темным улицам к площади Изабеллы и, убедившись, что никто не видал их, завернули на улицу Мунеро. Они поспешили к открытым площадям, примыкающим к Мансанаресу и отделенным стеной от государственной тюрьмы. Они поспели вовремя.
Прежде чем продолжать наш рассказ, заглянем в камеру Мерино. Монах почти не дотронулся до скудной пищи, которую обыкновенно просовывали через отверстие в двери. Но это было, конечно, не от мучений совести, на которые не был способен инквизитор из Санта Мадре. Лихорадочное ожидание и волнение отняли у него всякий аппетит. В маленькой четырехугольной камере монаха был только мешок с сеном и скамейка. В одной из холодных, каменных стен было небольшое окно два фута вышиной и в два шириной, без рам, но с толстой решеткой. Всю ночь просидел Мерино на скамейке, глядя в пол и упершись локтями в колена. С рассветом явился к нему исповедник государственных преступников. Мерино давно поджидал его, ведь Кларет был обязан ему как великому инквизитору своим местом.
Кларет выждал, пока сторож удалился, и замкнул за собой дверь, затем он низко склонился перед закованным патером.
— Да помогут тебе все святые, благочестивый великий брат, — сказал он вполголоса, — перенести испытание, которое наложила на тебя земная власть!
— Был ли ты в Санта Мадре? — прошептал Мери— , но. Он уже заранее рассчитывал на помощь инквизиции.
— Я только ночью вернулся оттуда, великий брат, и принес хорошие известия, — отвечал Кларет, подходя к бледному неподвижному монаху, страшно и мрачно глядевшему на него.
— Говори, на чем порешили благочестивые братья? Кларет нагнулся к Мерино, который нетерпеливо ожидал ответа.
— Ты должен сделать вид, что беспрекословно и терпеливо переносишь свою долю, а ночью лечь спать, чтобы подумали, что ты покорился. Завтра поутру сторож принесет тебе кружку со свежей водой. Как и сегодня он войдет в камеру и осмотрит твои цепи, скамейку и железную решетку твоего окна — он обязан пересмотреть все это. После того он завтра больше не вернется к тебе. Ведь он подает утром обед, а вечером хлеб через отверстие в двери, значит, он не будет мешать тебе исполнить то, что я сейчас сообщу тебе. Но будь осторожен, чтобы никто тебя не слыхал, и поглядывай почаще на окошечко в двери. Если сторож приподымет его немного, он все может видеть, что делается у тебя.
— Все это мне известно, брат Кларет. Что же я должен скрывать от сторожей? — нетерпеливо спросил монах.
— Вот тебе пилки. Ты должен завтра в продолжение дня тихо и осторожно распилить ими колодки на руках и ногах. Надеюсь, что к вечеру ты окончишь свою работу. Если одна пилка притупится или сломается, то возьми другую, — шепотом говорил толстый исповедник государственных преступников, боязливо и торопливо передавая закованному великому инквизитору две острые стальные пилки.
— Хорошо, — тихо отвечал Мерино, — а затем?
— Когда совсем наступит ночь, я приду к тебе, великий брат, под предлогом наставлять и утешать тебя, в сущности же, чтобы освободить тебя!
— Если это тебе удастся, благочестивый брат Кларет, то будь уверен в моей вечной благодарности, — ты останешься мною доволен! — многозначительно взглянув на него, шепнул закованный узник.
— Не говори о благодарности, я исполняю только свою обязанность, великий, благочестивый брат, — униженно кланяясь отвечал хитрый Кларет, — исполни только то, что я сказал тебе, тогда все удастся, и Санта Мадре восторжествует!
Мерино простился с ревностным слугой инквизиции. Кларет постучал в дверь. Сторож отворил ее, и он благочестиво и смиренно вышел из камеры.
Заключенный монах в точности исполнил предписания Кларета.
Вечером он в цепях улегся на кровать, как будто предаваясь воле судьбы. На другое утро он дождался осмотра сторожа, который и не подозревал, что за пазухой у монаха были спрятаны две пилочки. Когда сторож удалился, Мерино принялся за работу.
Работа была опасна и утомительна. Опасна потому, что если бы сторож услыхал неизбежный скрип, который производила пила своим трением по железным кандалам, и вошел к нему, то бегство было или невозможно, или отложено на неопределенное время, а утомительна потому, что он только с трудом мог пропускать через толстые кандалы маленькую стальную пилочку.
К полудню он распилил кольца на левой руке и ноге. Он попробовал пропустить руку через немного увеличившееся отверстие, но железо было так толсто, что почти совсем не распиливалось. К великому изумлению, Мерино увидел, что принужден распиливать каждое кольцо с двух сторон. Это его. страшно взволновало и испугало, потому что одна из пилок уже притупилась и испортилась, следовательно, вторая может тоже распилить только два кольца. К вечеру он успеет только подпилить кольца на первой ноге и руке, но все-таки будет в цепях, освобождение придется отложить до другого раза. Он сильно надеялся, что Кларет ему как-нибудь поможет. Он осторожно распилил все кольца по разу и только окончил работу, как заскрипел ключ в замке. Дрожь пробежала по всему его телу.
Вошел сторож, который в потемках не разглядел его смущения. Он пришел объявить ему, что на следующий день его поведут на допрос. Для того чтобы сторож не подходил к нему, Мерино с живостью отвечал, что он готов на все и ничего не страшится. В эту минуту с поникшей головой вошел духовный отец.
Сторож удалился, с почтением кланяясь отцу Кларету.
— Я до глубокой ночи буду молиться и утешать несчастного, — сказал исповедник, — не мешайте нам!
Сторож вышел из камеры и замкнул дверь. Кларет выждал, пока шум его удаляющихся шагов не замолк в коридоре.
— Ну, как идет твоя работа, великий, благочестивый брат? — спросил он.
Мерино показал ему, что он окончил только половину работы.
— В таком случае надо торопиться, но мы еще поспеем! — шепотом сказал благочестивый брат, вынимая из-под капюшона крепко сплетенную веревочную лестницу и кладя ее под окном. Дай мне испорченные пилки, — продолжал он.
Мерино подал их. Кларет ловко швырнул их через окошко в волны Мансанареса. Потом он подошел к сидевшему на скамейке преступнику, вынул из-за пазухи две новые стальные пилки, передал одну из них Мерино, и они вдвоем усердно принялись распиливать железные кольца.